– Жаль! Очень вы хорошая, Валя… и хорошенькая, – грустно и серьезно сказал Александров.

– А мне не жаль – я вам раньше объясняла. Друзья и товарищи мужчины, кто по возрасту бы мне соответствовал, – двадцать второго, двадцать третьего, двадцать четвертого года рождения. Это те самые годы, что приняли на себя в войну первый страшный удар врага. Мало их осталось в живых, ну а нас, их подруг, слишком много…

– Ну, а если постарше, разве плохо?

– Кто постарше, вот как вы, например… – Валя вдруг покраснела, – они давно женаты, кто порядочный, а кто меж дворами шатается, за тех и идти ни к чему. Как иначе? Хороший, да женатый, да с детьми – я так не могу. Свое счастье с чужого несчастья начинать – не выйдет у меня, а уж если детишки, то и говорить не о чем. Выходит, на нашу долю, кто одного со мной возраста, остались мальчишки – тьфу, ерунда! – либо кто неприкаянный, пьяница да бабник остался! Сами видите, получается такое замужество… только себя уронишь…

– Но ведь может же встретиться подходящий и… не женатый еще, а то и вдовец хороший.

– Может, само собой, да не встретился. Ну что говорить, судьба не привела, – лицо молодой женщины посуровело, – но впереди большая радость намечается. Жду ее нетерпеливо!..

– Что же такое? – даже приподнялся на локте Александров.

– Решило наше государство важнейшее дело: чтобы каждый мог получить знания, какие хочет, по собственному желанию и вкусу, – я про народные университеты. Это дело громадное, и тяга у народа к тому, чтобы искусство, книги, науку понимать, несказанная. Не для звания там какого, а для себя, чтобы жизнь интересней стала…

– Эх, Валя, вам бы с Фоминым повстречаться, есть такой старый горняк, вы ему прямо родная душа… я в больнице лежал с ним.

– С горняком вашим когда встретимся, а в университет этот мне поступить сейчас – самая большая забота. Говорят, заявлений столько, что надо еще десять других открывать…

– Я могу написать письмо в Кызыл, чтобы вам помогли. Не помогут поступить, так посоветуют, где добиваться, а это уже полдела, самое важное – знать, куда правильно удариться!

– Ой, Кирилл Григорьевич, дорогой, напишите! У меня есть всякие рекомендации, но у вас будет по ученой линии.

– Напишу сейчас! – Геолог извлек из полевой сумки конверт и бумагу и принялся писать.

Валя с загоревшимися глазами следила за размеренным движением его руки.

* * *

Машина вырвалась наконец из зарослей после долгого мотанья на ослизлых корнях, буксовки в чернеющих торфяной грязью мочажниках. Прекратилось тарахтенье веток по кузову, замолк и мотор. В наступившей тишине стал слышен слабый шум перегретого радиатора.

Александров, едва живой после езды по бездорожью, с облегчением увидел дымок, поднимавшийся из железной трубы низкого, добротно срубленного зимовья. Кочковатая поляна с севера точно забором огораживалась «флажными» лиственницами – толстыми деревьями, лишенными веток с одной, наветренной, стороны.

На жердинной лавке у входа в зимовье сидел, видимо, давно поджидавший машину пожилой тувинец. Едва «ГАЗ-69» остановился, как, собрав в приветливой улыбке все морщины обветренного лица, хозяин поспешил навстречу гостям.

– Хорош машина, куда заехал… их! Баба-шофер… хорош! А я чай готовил. – Тут он увидел тяжко вылезавшего на своих костылях Александрова и замолк от удивления.

– Ну, Валя, дорогая, спасибо вам! Жив буду – век не забуду! – Растроганный тон геолога был несозвучен полушутливым словам. – Только вы это смогли сделать. Теперь мое дело выйдет: отсюда до Юрты Ворона не больше десяти километров…

Молодая женщина смутилась, покраснела и, ласково взявшись за локоть геолога, сказала:

– Я так рада! Только не понимаю я, что вы тут будете делать, не вижу, чего задумали. Скрываете вы от меня серьезное что-то… Раньше вы так не делали! Значит, дружба дружбой, а табачок – врозь?

– Ладно, Валя, вам я скажу… Но никому ни слова! – И геолог рассказал о своем плане поисков месторождения на перевале Хюндустыйн Эг.

– А вы-то сами?.. Как решились! – В тоне молодой женщины звучал явный испуг.

– Ну, что я? А ваши сверстники, что лежат в украинских степях и лесах Прибалтики, – они могли, если нужно!

– Я не о том. Если это так сильно нужно, то почему же раньше…

– А, понял! Раньше простой расчет, да, расчет, а не чрезмерная осторожность. Результат очень сомнителен, риск безусловно велик, а другого, не менее важного дела – невпроворот.

– Ясно, – протянула Валя. – Теперь вам такому можно идти на очень сомнительный результат. Какой угодно риск, пусть все сто против одного – вдруг да выйдет. Вот как вы себя цените. А о близких вам людях – о жене, о друзьях – подумали?

– Подумал. Жена, друзья – это геолога Александрова, которого уже нет, и только вопрос времени, на сколько у кого хватит памяти.

Валя, словно подхлестнутая, отстранилась от геолога:

– Вот как! Спасибо, отблагодарили! А я сейчас кто? И впредь буду то же, не беспокойтесь!..

– Поймите меня верно, Валя. Если я выиграю этот один шанс… тогда… Ведь я человек самый обыкновенный, со слабостями, и мне нужно выздороветь… душевно. Посмотрите на меня – разве вы не видите, после какой я передряги?

Валя опять залилась краской и вдруг обняла Александрова, всхлипнула и, стыдясь своего порыва, бросилась в машину.

– Я приеду… когда дадите знать… Только, только… берегите себя, как сможете… Я хочу сказать, чтобы вы не смели нарочно…

– Обещаю вам. Валя! – твердо ответил геолог. – Только куда же вы? Сейчас будем чай пить, потом отдохнуть надо.

– Не надо! Боюсь, что просрочила я путевку. И… я, я… реветь буду! – заключила молодая женщина, прикрывая глаза; на руль закапали слезы.

Зафырчал мотор, и не успел геолог двинуться, как машина развернулась и умчалась по извилистой тропе в заросли. Александров долго смотрел ей вслед, слушая замирающий вдали шум мотора.

Хозяин зимовья решился нарушить этикет, заговорив первым:

– Зачем ссорились? Шибко худо получилось – машина уехал, ты остался… Что делать будем? А я чай готовил! Почему не приказал бабе оставайся?

Геолог успокоил лесника. Выпив положенный чай, Александров повалился на нары и забылся тяжелым сном. Он проснулся, когда солнце уже садилось. Дверь в зимовье была открыта. Пучок багульника, тлевший на угольях в старом тазу, распространял резкий аромат, оборонявший спавшего геолога от комаров. Хозяин сидел на пороге с деревянной, окованной медью трубкой в зубах и смотрел на юг. Там громоздились тяжелые тучи, густо-лиловые в свете зари. Сеть далеких молний внезапно зазмеилась в лиловых громадах. Как будто из-под земли донесся дальний раскат, и в нем было столько угрозы, что Александров вздрогнул. Устремленное вдаль лицо лесника было бесстрастно и так неподвижно, что казалось в сумерках деревянным. Даже трубка не дымилась, крепко зажатая в лежавшей на колене руке. Александров подполз к двери. Хозяин зажег погасшую трубку и поднес спичку к папиросе геолога. Оба молча курили, пока Александров не решился наконец задать важный вопрос о коне для поездки к перевалу. Непроницаемо-темные глаза хозяина тщательно оглядели гостя.