Было немало подобных случаев. Хотя Эльга на собственной шкуре познакомилась с системой шээлитского судопроизводства, она многому просто не могла поверить. Слишком уж дико все это выглядело. Она допускала отдельные случаи злоупотреблений, грабежа, ненужной жестокости и даже прямого сатанизма, маскирующегося под личиной «служения Света», но она не могла допустить, что это является системой, общей для всех земель, контролируемых джорданитами. В глубине ее души по-прежнему теплилась вера в святого Создателя, и эту веру не смогли вытравить ни шээлиты, ни Уилар Бергон, ни люди, которые сейчас открыто рассказывали о зверствах джорданитской церкви. Все самое святое и дорогое с детства связывалось у нее с этой верой, с храмом, который она посещала в Греуле, с мягким голосом брата Бенедикта, с наставлениями отца и матери, с молитвами и церковными праздниками. Она бы хотела оплакать свою веру, оплакать — и забыть навсегда, отказаться, стать кем-нибудь вроде Уилара или Марты Весфельж — но не могла. Это было все равно что отрезать часть самой себя. Вместе с тем она не могла не слышать того, что говорили все эти люди. Конечно, они преувеличивали свои обиды, да и сами они были далеко не безупречны — но это ничего не меняло. Эти люди не претендовали на святость и на божественную чистоту, они были просто людьми, злыми и добрыми, лживыми и чистосердечными — и потому их проступки и преступления можно было если не простить, то понять. Совершенно иного отношения к себе требовала Церковь, всегда настаивавшая на том, что она — не просто человеческая организация, а нечто большее, утверждавшая, что она создана самим Джордаисом и ежечасно укрепляема его священным духом.

Но если это так, то почему ее представители так часто оказывались не лучше, а хуже тех, кого они проклинали как «колдунов и дьяволопоклонников»?..

Эльга не могла ответить на этот вопрос. Она столкнулась с реальностью, которая упорно не желала укладываться в рамки ее представлении о мире как о чем-то гармоничном и справедливом в своей основе. Ее вдруг посетила ужасающая мысль: добра и зла нет ни на этой стороне, ни на той. Да и существуют ли они вообще? Есть ли чистое зло, с которым нужно бороться, и чистое добро, за которым всегда нужно следовать? Раньше она думала, что есть. Теперь она в этом сомневалась. Все перемешалось, и стало невозможно отличить одно от другого. Слушая то, что говорили все эти люди, она как будто бы сражалась сама с собой внутри своего собственного разума. Какая из двух половинок ее «я» проигрывала битву, а какая побеждала? На этот вопрос невозможно было ответить. Когда престарелый мужчина (который сам не обладал никакими колдовскими способностями) стал рассказывать о том, как его пятилетнего сына забили кольями из-за того, что в присутствии мальчика сами собой летали по воздуху вещи, Эльге казалось, что ее сердце истекает кровью. Мальчика трижды подвергали процедуре экзорцизма, но это не помогло. Впрочем, его убили не сами шээлиты, а обычные горожане, не желавшие жить рядом с «одержимым».

Она не могла, не хотела принимать ту реальность, которую ей демонстрировали сегодня. И как бы в ответ на ее безмолвный стон на трибуну поднялся человек, вовсе не собиравшийся жаловаться на произвол шээлитов.

Это был тот самый высокий белобородый старик, который повстречался Эльге и Уилару на въезде в город.

Он был одет очень торжественно: длинная белая мантия и плащ бирюзово-жемчужного цвета, расшитый золотом и серебром. У него был глубокий, хорошо поставленный голос.

— Меня зовут Осгьен ан Трейт, — представился старик — По роду своих занятий я, как и многие из вас, практикую Искусство. В частности, я занимаюсь астрологией, криптографией, мертвыми языками, расшифровкой различных идеограмм, составлением монограммных заклинаний… Надеюсь, все присутствующие знают, что такое монограммные заклинания? Нет? Хм. Впрочем, это не так важно, поскольку не имеет никакого отношения к тому, что я собираюсь сказать. — Оратор сделал короткую, но выразительную паузу. — Мы с вами выслушали несколько трагических историй, которые, пожалуй, могут оставить безучастной только самую черствую душу. Я выражаю этим людям свои самые искренние соболезнования. Впрочем, мы живем далеко не в идеальном мире, и если в этот зал пригласить, скажем, крестьян, безвинно пострадавших в войне между Нээрскими баронами, то не сомневаюсь — мы бы услышали от них еще более душераздирающие истории…

По залу пробежал ропот.

— ОДНАКО! — Осгьен сделал ударение на первом слове, чтобы перекрыть шепотки. — Как я уже сказал, я выражаю безвинно пострадавшим от шээлитов или от гражданских властей, или от обезумевших соседей, устроивших самосуд — я выражаю им всем свое самое искреннее соболезнование. БЕЗВИННО пострадавшим. — Он снова сделал паузу, давая собравшимся сполна уразуметь смысл его слов. — Каковыми среди выступавших были далеко не все. Было бы интересно узнать, почему благородный барон Мерхольг ан Сорвейт, — тут голос Осгьена наполнился откровенной желчью, — не упомянул в своем выступлении, когда он жаловался на то, что в его земли вторгся посланный Церковью граф Арир ан Танкреж — да, так вот, почему же барон Мерхольг не рассказал, что послужило причиной этого вторжения?! Почему он не рассказал, что это вторжение было предпринято лишь после того, как он уже не один год подряд игнорировал требования явиться в Сарейз для справедливого суда?!! Ему предъявлялись очень тяжкие обвинения, но если он был невиновен, конечно, он легко мог оправдаться…

— Брехня!!! — взревел барон, вскакивая на ноги. Всем известно, каким образом в Сарейзе вершится «справедливый суд»! Будь я настолько глуп, чтобы отправиться туда, я бы здесь не стоял!!!

— Да? — Осгьен чуть наклонил голову. — Возможно. Но, может быть, вас казнили бы вследствие того, что предъявляемые вам обвинения были не так уж несправедливы, и вы это прекрасно осознавали? Или вы все-таки невиновны? Вы никогда не грабили, не убивали, не насиловали…

— Гнида!!! Я тебе голову оторву!!! — заорал окончательно взбешенный Мерхольг. Он хотел было броситься к оратору, но, переведя взгляд на герцога, жестом повелевшего ему успокоиться и сесть обратно, вспомнил, где находится, опустил голову и, с трудом пересилив себя, вернулся на место.

— Вот видите! — Осгьен развел руками с видом «что и требовалось доказать». — Можем ли мы быть уверены, что человек, способный убить за несколько слов, притом учтите: я ни в чем не обвинял барона, я только осведомился, совершал ли он все эти преступления или нет? — можем ли мы быть уверены, что на земли этого человека и впрямь вторглись без всяких, как он говорит, «оснований»?! — Астролог обвел всех присутствующих пронзительным испытующим взглядом. — И он отнюдь не единственный такой вот «безвинно пострадавший»! Есть и другие, одно присутствие которых вызывает у меня самые серьезные сомнения в целесообразности данного собрания! Я мог бы назвать их имена. Но не стану делать этого — по двум причинам. Во-первых, эти имена и так всем — или почти всем известны. Во-вторых, список будет слишком длинен… Я еще не закончил!!! — Он оглушительно хлопнул ладонью по дереву в ответ на возмущенные возгласы, раздававшиеся со всех концов зала. — Пока эти люди присутствуют здесь, мы ничего не добьемся! Действия церкви и гражданских властей — всего лишь реакция, иногда излишне болезненная, на действия тех, о ком я говорю, тех, кто в данную минуту сидит среди нас и нагло ухмыляется мне в лицо!.. Тех, кто…