Я не могла вынести, когда все эти люди начали съезжаться на ранчо. Они пугали Снуки. Я убеждена, Лен думал, что сколотит состояние из всех тех пожертвований, церковных десятин, которые они привнесут. Это должно было доказать доктору Лунду, что у него тоже могут быть преданные последователи. Но ни один из приехавших не привез с собой денег. И прежде всего — этот Монти. Я иногда чувствовала, как он следит за мной. Было что-то порочное в том, как у этого человека устроены мозги. Я много времени проводила у себя в комнате, смотрела сериалы и шоу. Лен пытался вытащить меня в церковь по воскресеньям, но к тому моменту я уже не могла смотреть на это. В другое время мы бы со Снуки просто сели в машину и уехали куда глаза глядят, не заботясь о том, что это за дорога.

Это неминуемо должно было окончиться плохо. Я говорила Лену не участвовать в шоу с тем нахальным шутником из Нью-Йорка. Но Лен и слушать не хотел. Он не любил, когда ему перечили. В голову ему ударили власть и внимание, которые он получал. Да, именно так. Они. Ударили. Ему. Прямо в голову.

Я понимала, что доктор Лунд в конце концов захочет использовать его, и все так и случилось. Он взял слова Лена и воспользовался ими в своих целях. Лен мог сколько угодно выходить из себя, пытаясь связаться с доктором Лундом или этим Гибким Сэнди по телефону, но закончилось тем, что в итоге с ним перестали разговаривать даже пресс-секретари. Все время поступали новости, что все больше и больше людей спасают свои души, и доктор Лунд получал львиную долю дивидендов от этого. Понимаете, у него ведь были связи. А когда он поддержал этого Митча Рейнарда и не пригласил Лена выступить на произраильском митинге… В общем, я никогда не видела Лена более огорченным. Я не могла находиться там, не могла видеть его лицо после того, как вышла статья в «Инквайерер», — в тот же день, когда она была опубликована, я уехала. Он все отрицал — я знала, что он будет вести себя именно так. Но то, что его выгнали из клуба «больших мальчиков», нанесло по его чувству собственного достоинства существенно более сокрушительный удар, чем могла это сделать любая статья в газете, какой бы сенсационной она ни была. На самом деле я не сомневаюсь, что отставка у доктора Лунда ранила его гораздо больнее, чем мой уход.

Это было жестоко. Доктор Лунд чуть приоткрыл волшебную дверцу, позволил ему через щелку заглянуть внутрь дворца, а затем захлопнул ее у него перед носом.

Она вздыхает.

КВ: Снуки нужно уже вздремнуть. Вам пора уходить. Я сказала, что хотела.

Прежде чем уйти, я спросила, как она сейчас относится к Лену, и в глазах ее вспыхнула злость.

КВ: Для Лена в моем сердце больше нет места. Нет места ни для кого.

Она целует Снуки в макушку, и у меня складывается впечатление, что она забыла о том, что я все еще здесь.

КВ: Ты ведь никогда бы не причинила мне боль, Снуки? Нет. Ты бы этого не сделала.

Лилиан Смолл

Я жила какой-то странной полужизнью. Бывали дни, когда Рубен мог общаться так же четко, как я сейчас говорю с вами, но стоило мне завести разговор о нашем старом доме, или об одном из наших старых друзей, или о книге, которая когда-то ему особенно нравилась, как в глазах его тут же появлялось озабоченное выражение и взгляд начинал метаться из стороны в сторону, словно он пытался уловить какую-то информацию, и возвращался обратно ни с чем. Такое впечатление, что прошлое до момента, когда он проснулся, оставалось для Рубена чистым листом. Я решила не подталкивать его. Тяжело об этом говорить… но на самом деле он, похоже, не помнил наше с ним общее прошлое и даже не понимал больше нашу старую шутку «Париж-Техас» — и тогда мне становилось почти так же больно, как в дни, когда приходил Эл.

Потому что иногда Эл действительно возвращался. Когда Рубен просыпался, я сразу же понимала, будет это день Рубена или Эла; я видела это в его глазах, когда приносила утренний кофе. Бобби относился ко всему этому спокойно и вел себя одинаково, был перед ним Рубен или Эл, но для меня это было тяжело. Эта неопределенность, когда не знаешь, с чем столкнешься на следующее утро… Я обращалась к Бетси или звонила в агентство только тогда, когда была уверена, что сегодня будет день Эла. И не потому, что не доверяла Бетси. Я просто не могла забыть, как отреагировал доктор Ломейер, когда Рубен заговорил с ним. Мне была невыносима мысль о том, что могут подумать эти сумасшедшие, когда узнают такое о Рубене. Они ведь не оставят его в покое. Я уже со счета сбилась, сколько раз бросала трубку, когда понимала, что звонит один из этих религиозных болванов, умоляя меня разрешить ему поговорить с Бобби.

И еще… Даже если это был день Рубена, он все-таки не был самим собой. По какой-то причине он пристрастился к «Взгляду» — шоу, к которому до болезни испытывал отвращение, и теперь они с Бобби могли часами смотреть старые фильмы, тогда как Рубен никогда не был особым фанатом кино. Он также потерял интерес к каналам новостей, даже несмотря на то, что там показывали все эти политические дебаты.

Однажды утром я была в кухне, готовила завтрак и собиралась с силами, чтобы идти будить Рубена, когда ворвался Бобби.

— Бабушка, — сказал он, — По-По хочет сегодня пойти погулять. Он хочет на улицу.

Бобби взял меня за руку и повел в спальню. Рубен сидел на кровати, пытаясь натянуть носки.

— С тобой все в порядке, Рубен? — спросила я.

— Мы могли бы поехать в город, Рита?

Теперь он начал называть меня так. По аналогии с Ритой Хейворт. Из-за рыжих волос, понятное дело.

— Куда именно ты хотел бы поехать?

Рубен с Бобби переглянулись.

— В музей, бабушка! — воскликнул Бобби.

Накануне вечером показывали фильм «Ночь в музее», и Бобби был в восторге от того, что там экспонаты оживали. Это был день Эла, так что я сильно сомневалась, чтобы что-то из содержания фильма просочилось в сознание Рубена, что было большим облегчением, потому что посредине фильма Бобби вдруг заявил: «Этот динозавр похож на тебя, По-По. Он оживает совсем как ты!»

— Рубен, — сказала я, — ты думаешь, что в состоянии сегодня выйти из дому?

Он с готовностью кивнул, совсем как маленький ребенок.

— Да. Пожалуйста, Рита! Давай поедем туда и посмотрим динозавров.

— Да, динозавров! — подхватил Бобби. — Бабушка, ты думаешь, они на самом деле жили?

— Ну конечно, Бобби, — ответила я.

— Мне нравятся их зубы. Однажды я возвращу их к жизни.

Энтузиазм Бобби оказался заразительным, и если кто-то и заслуживал каких-то удовольствий, то это как раз он. Бедный маленький мальчик целыми днями сидел дома, хотя никогда на это не жаловался, ни единого раза. Но поездка на Манхэттен могла таить в себе всякие опасности. А что, если нас узнают на улице? Что, если за нами последует кто-нибудь из этих религиозных фанатиков и попытается похитить Бобби? И еще я волновалась, что у Рубена могут закончиться силы. Возможно, его умственные функции и улучшались, но физически он очень быстро уставал.