Юридическое освобождение женщины внушало опасения по поводу того, как она распорядится своим имуществом. Когда Август отменил опеку над матерями троих детей, он заодно запретил им выступать поручителями своих мужей. Клавдий логичным образом распространил это положение на супруг, которых вывел из-под опеки родственников-мужчин. Идея каждый раз заключалась в том, чтобы вывести жену из-под влияния мужа. Но сенатусконсульт Веллея, принятый в правление Клавдия или Нерона, запретил это всем женщинам вообще — замужним и незамужним. Отныне они не могли выступать поручителями долга, кому бы он ни принадлежал. Законодатель, не доверяя юридическим способностям дам и, вероятно, считая их более подверженными влиянию, чем это было на самом деле, хотел защитить их от нечистоплотных должников. По крайней мере он хотел как лучше…

Клавдий также интересовался судьбой рабов. И тут тоже следует разрушить кое-какие стереотипы. Рабство вовсе не было наихудшим из возможных состояний для человека. Не вдаваясь в подробности, скажем, что рабы были разные. Чем быть жалким свободнорожденным, представителем того, что Тацит называл plebs sordida (грязной чернью), вынужденным заниматься поденной работой ради пропитания, лучше быть образованным рабом, воспитателем детей своего хозяина; доверенным рабом, управляющим поместьем, или императорским рабом, руководящим административной службой. По меньшей мере такие люди ели вдоволь и могли надеяться на освобождение с «выходным пособием», на которое можно было неплохо устроиться. Некоторые, кстати, преуспевали в жизни и порой сколачивали колоссальное состояние. Вольноотпущенник зачастую предпочитал остаться в услужении у своего хозяина и по-прежнему выполнять привычную работу: что плохого в стабильном трудоустройстве… Свободнорожденные охотно сделались бы рабами богатого человека, чтобы обеспечить себя и свою семью. Конечно, в жизни множества рабов не было ничего завидного, особенно в сельской местности. Но нельзя забывать, что «качество жизни» зависело не только от социального статуса свободного человека. Свободы без хлеба не существует — ни сегодня, ни вчера.

Вот только раб, юридически уподобляемый вещи, мог быть убит или брошен своим хозяином, если становился для него бесполезен. В самом Риме больных или не способных к труду рабов «выставляли» (expositio) на острове Эскулапа (ныне остров Тиберина). Смысл expositio заключался в том, что человека, ранее полностью находившегося в чьей-то власти, покидали в общественном месте, чтобы при желании его мог кто-нибудь подобрать. Не признанные отцами новорожденные подвергались той же участи. Клавдий издал эдикт, в котором заявил о своем решении: любой выставленный таким образом раб обретает свободу и в случае выздоровления уже не считается собственностью бывшего хозяина. С другой стороны, если владелец вздумает убить больного раба, его будут судить за убийство. Это второе положение, наверное, самое важное: впервые умерщвление раба хозяином расценивалось как преступление. И в этот раз реформа, проведенная нашим императором, прекрасно вписывалась в эволюцию нравов. На протяжении почти целого столетия положение рабов улучшалось — если не де-юре, то де-факто — под влиянием философии, считавшей филантропию первым долгом человека. Сенека красноречиво говорит об этом в 47-м письме Луцилию, полностью посвященном отношениям между хозяином и рабом. Свою мысль он выражает такой фразой: «Обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше». Благодаря Клавдию началась наконец и эволюция права. Она уже не остановится: Нерон позволит рабу подавать жалобу на несправедливость со стороны хозяина, Адриан отнимет у хозяина право убить своего раба, а Антонин Благочестивый разрешит уголовное преследование за убийство.

Разумеется, у эволюции нравов в отношении женщин и рабов были свои границы. При всей широте взглядов на сексуальность половая связь свободной женщины с чужим рабом вызывала негодование. Именно с чужим, поскольку своих рабов госпожа, как и господин, могла использовать как пожелает. Кстати, удовлетворять господина, госпожу или обоих сразу входило в обычные обязанности прислуги. В «Сатириконе» Петрония богатейший вольноотпущенник Трималхион рассказывает, что во времена рабства 14 лет был «женщиной» своего хозяина. А что, обычное дело: «Ничего тут постыдного нет — хозяйский приказ». Одновременно он был еще и любовником хозяйки: «И хозяйку ублаготворял тоже. Понимаете, что я хочу сказать». Наказание в данном случае было чисто домашним, если только хозяин не обижался на шашни своей жены со своим эфебом: «Помереть мне на этом месте, если я в свое время не игрывал с хозяйкой, да так, что “сам” заподозрил и отправил меня в деревню».

И если домашние заигрывания оставались без последствий, то совсем другое дело, когда свободная женщина приставала к рабу соседа. Социальные отношения, воспринимаемые здесь как соотношение сил, менялись на противоположные: теперь уже не хозяйка приказывала рабу, а раб повелевал свободной женщиной, вместо того чтобы служить своему хозяину. Клавдий отреагировал на подобное безобразие постановлением сената от 52 года: женщина, повинная в такой связи, сама становилась рабой. На первый взгляд эта мера кажется слишком строгой. Но если приглядеться, то заметно: законодатель грозит пальцем, но не более того. Чтобы женщина утратила свободу, владелец раба должен был трижды воспротивиться этой связи, а магистрат — издать после этого декрет, отдающий провинившуюся владельцу. Понятно, что такое случалось крайне редко, а может и никогда. Кроме того, владельцу, который действительно хотел оборвать роман, вовсе не требовалось обращаться в суд: достаточно было поколотить раба или услать его в деревню, как поступил хозяин с Трималхионом.

На самом деле этот закон, на наш взгляд, относится к арсеналу мер, направленных на сохранение семьи, против роскоши, против восточных культов, против любви представителей высшего сословия к актерам и возничим… Такие законы принимали регулярно и во множестве, но применяли редко, а то и никогда. На самом деле это были заклинания в форме принуждения, произносимые с единственной целью: напомнить о mos majorum — старых принципах, традиционно составлявших нравственную основу римского общества. Но теперь правящее сословие им более не следовало и, вопреки тому, что можно было бы подумать, мучилось от этого угрызениями совести. Поэтому издавало законы против собственных упущений, но не питая никаких иллюзий. Просто для успокоения совести и чтобы напомнить себе, что оно, правящее сословие, обязано сохранять традиции и нравственность.

Данный сенатусконсульт — прекрасный тому пример. Староримскую мораль шокировали женщины, особенно из приличного общества, появляющиеся на людях рядом с рабами. Постановление сената целило в дам из высших сословий, хотя в нем об этом и не говорится, потому что, разумеется, только они привлекали к себе внимание и имели значение; полагаем, что поведение плебеек, даже свободных, мало интересовало законодателя. А вот матроны как раз распустились и уже давно без зазрения совести распутничали с людьми низкого происхождения. Август в свое время отреагировал на эти вольности, создававшие неприглядный образ аристократии: приговорил к смерти одного из своих любимых вольноотпущенников за многочисленные прелюбодейства со знатными дамами; в другой раз велел высечь кнутом знаменитого актера, потому что на одной из вечеринок ему прислуживала аристократка, причесанная под мальчика… Но всё напрасно. Даже пример императора, убившего своего вольноотпущенника за сексуальную распущенность, не побуждал отцов семейств хотя бы препятствовать тому, чтобы их рабы навещали матрон. Отсюда причина, по которой другой император притворился суровым: предоставил право тем же отцам семейств подавать в суд на распутную жену. Но он знал, что они этого делать не станут, потому что жены им совершенно безразличны. Да он и не хотел, чтобы они это делали, а потому обставил судебную процедуру отпугивающими условиями. Дело сделано, mos majorum сохранены: в Риме свободная женщина не может спать с чужим рабом, иначе сама попадет в рабство.