В завершение этого буйного законотворчества приведем документы о праве наследования вольноотпущенников. Здесь тоже полезно вернуться чуть-чуть назад, чтобы поместить закон Клавдия в исторический контекст. До последнего века Республики вольноотпущенник римского гражданина, сам ставший римским гражданином, был волен передавать свое имущество кому захочет. Хозяин не имел никакого законного права ни на какую часть наследства своего libertus. Только в исключительном случае — если вольноотпущенник умирал, не оставив ни завещания, ни наследника, — ему наследовал бывший хозяин. То есть наследственное право было в пользу вольноотпущенника, пока увеличение количества «вольных» и их возрастающее богатство не побудили законодателя ужесточить закон. В самом деле, возмутительно, что хозяин не может воспользоваться порой огромным состоянием своих вольноотпущенников, хотя сам более или менее поспособствовал его возникновению, выплатив выходное пособие. Вот почему к концу II века до н. э. закон предоставил хозяину половину имущества при отсутствии у libertus прямых кровных потомков. Затем Август упрочил права хозяина на имущество самых богатых вольноотпущенников: если libertus оставлял после себя не менее 100 тысяч сестерциев, его хозяин наследовал половину или греть — в зависимости оттого, приходилось ли ему делиться с одним или двумя детьми. Однако если у вольноотпущенника было трое детей, его хозяин не получал ничего — это правило диктовала демографическая политика.

Август главным образом пытался повлиять на пагубное последствие массовых освобождений рабов — автоматическое получение римского гражданства вольноотпущенниками, чьи хозяева были римскими гражданами. Тогда, как и теперь, было нежелательно предоставлять гражданство плохо интегрировавшимся в общество людям. Император принял меры для предотвращения массового освобождения. Во-первых, хозяева могли отпускать на волю только рабов в возрасте от восемнадцати до тридцати лет. Во-вторых, поскольку богатые часто освобождали своих людей через завещание, было установлено соотношение между общим количеством рабов, принадлежащих одному человеку, и отпускаемыми на волю: последних не должно было быть больше ста. Ничего не вышло: рабов продолжали отпускать на волю незаконно, и поделать с этим ничего было нельзя. Август принял это к сведению. Официально он не отменил два первых закона, но создал новую социальную категорию, стоящую ниже римских граждан, в которую попадали все, отпущенные на волю противозаконно.

Их называли Latini Iuniani — «колонисты Юния»: по Юниеву закону они получали гражданские права, как у жителей римских колоний, но не как у римских граждан, а римское гражданство предоставлялось им при выполнении определенных условий. Закон не позволял им ни завещать свое имущество, ни оставлять его для распределения без завещания — оно переходило к хозяину, отсюда формулировка: «Колонист Юния живет свободным, но умирает рабом». Кстати, хозяин получал имущество такого человека не по наследственному праву (jure successions), а по праву на пособие (jure peculii), словно имущество покойного состояло только из выходного пособия, выданного ему хозяином, который оставался владельцем этого имущества. Последнее уточнение: всё в тех же демографических целях Юниев закон не применялся к родителям троих детей.

Таково было положение с наследованием имущества вольноотпущенников к моменту прихода к власти Клавдия. Он лишь уточнил права хозяев на имущество вольноотпущенников. Ларгианский сенатусконсульт (названный так, вероятно, по имени Цецины Ларга, бывшего консулом в 42 году) пересматривал очередность наследников, имевших право на имущество колонистов Юния. До сих пор хозяин мог передать его кому угодно по завещанию. Отныне его дети становились наследниками первой очереди, что бы ни значилось в завещании. Другой сенатусконсульт — Осторианский (вероятно, по имени Остория Скапулы) — позволил хозяину выбирать одного или нескольких из своих детей, которые получат имущество его вольноотпущенников. Этот закон применялся ко всем liberty, гражданам, колонистам Юния или дедитициям (самой низшей категории вольноотпущенников). Намерения законодателя ясно видны, хотя и не выражены в дошедших до нас документах: упрочить права близких родственников хозяина на имущество покойного вольноотпущенника, потому что источником благосостояния бывших рабов была семья их владельца.

Наконец, Клавдий принял меры против неблагодарных вольноотпущенников, снова обращая их в рабство. Светоний, сообщающий нам эту информацию, тем и ограничивается, но похоже, что тяжб между хозяевами и liberti становилось всё больше. Дион Кассий рассказывает, что однажды Клавдий был шокирован тем, как один вольноотпущенник не только вызвал своего хозяина на суд народных трибунов, но и добился, чтобы того отвел туда ликтор. Император вмешался, наказал истца и тех, кто ему помогал, «и одновременно запретил, чтобы кто-нибудь в будущем оказывал содействие лицам подобного рода против их бывших хозяев под угрозой лишения права выступать с исками против других». Принял ли этот запрет форму официального закона после данного дела? Дион Кассий выражается слишком уклончиво, и мы не можем быть в этом уверены. Возможно, это было просто правило, установленное декретом. Декретами называли приговоры императора. В принципе они применялись только к конкретным случаям, но их престиж был настолько высок, что они получали силу прецедента, особенно если повторялись. А Клавдий как раз рассудил несколько дел такого рода и всегда с одинаковых позиций, что, возможно, придало его запрету силу, почти равную силе закона[75].

Закон это был или декрет, но здесь вновь проявилось желание Клавдия сохранить тесную связь между вольноотпущенником и хозяином. А в более общем плане столь суровая позиция в отношении тяжущихся liberti была продиктована, как нам кажется, его стремлением обуздать судебные эксцессы — в области как уголовного, так и гражданского права.

Этот набор законодательных актов опровергает миф о глупости Клавдия. Перед нами предстает государственный деятель, следящий за развитием общества, способный принимать взвешенные решения, не лишенный доброты. Короче — государь, стремящийся поступать хорошо. Те же соображения применимы и к его судейской деятельности, хотя на его решениях порой сказывалась (не лучшим образом) привычка судить по справедливости, а не по закону. Качество работы императора — лишнее доказательство компетентности его советников, в первых рядах которых стояли вольноотпущенники, столь возмущавшие писателей из сенаторского сословия.

Во дворце Агриппина продолжала укреплять свои позиции — и позиции своего сына. В 54 году она повела наступление на Домицию Лепиду, мать Мессалины. А ведь императрица была многим обязана этой даме, приходившейся ей бывшей золовкой. Напомним: перед тем как отправиться в изгнание, Агриппина поручила ей своего сына, а впоследствии добрые отношения между ними защищали ее от Мессалины. По словам Тацита, теперь императрица была недовольна тем, что Лепида имеет большое влияние на ее сына Нерона. Но нет ли более простого мотива? Лепида была не только теткой Нерона, но и прежде всего бабкой Британника, причем можно предположить, что она предпочитала внука и теперь поддерживала его в борьбе за императорский пурпур.