Были в моей жизни моменты, которые мне хотелось бы переживать снова и снова. Были и такие, о которых нет желания вспоминать вообще. И очень немного таких, когда даже спустя много лет мне хочется ущипнуть себя, чтобы проверить, неужели это было на самом деле? Та история с кокандской ордой из Красных песков принадлежит именно к последней категории, но в то же самое время относится к столь редким в моей карьере эпизодам, которые я способен — при желании — подтвердить данными исторических книг. Существуют труды о Средней Азии, принадлежащие перу забытых ныне путешественников или военных писателей [XL*], заглянув в которые можно найти те самые имена и названия: Якуб-бек, Иззат Кутебар и Катти Тора; Бузург-хан и Семь Гор, Большая и Средняя Орды Черных песков и Золотая дорога, Небесные волки Голодной степи, Сагиб-хан. Можно из них узнать и про ту замечательную девушку, которую называли Шелк. Можете, если интересно, найти их всех и узнать, как они пядь за пятью обороняли от русских земли между Яксартом и Оксом. И если при чтении у вас возникнет ощущение, что это некая смесь сказаний про Робин Гуда с «Тысячью и одной ночью» — я не буду спорить. Я участвовал в этом всем, но даже сам, вспоминая о тех событиях, смотрю на них, словно на некую ожившую страшную историю из книжки.

И когда я роюсь в книгах или картах и шепчу вслух — как часто делают старики — эти имена, наблюдая из окна, как едут по мостовой нового, принадлежащего двадцатому веку, Лондона, кэбы и как гувернантки степенно прогуливают по Гайд-Парку своих маленьких подопечных (чертовски привлекательные попадаются штучки), — я бросаю все и копаюсь в своем хламе до тех пор, пока не разыщу тот примитивный старинный револьвер, который выбил у русского сержанта в форте Раим и потертый шарф из черного шелка с вышитыми на нем цветками седмичника. И я снова слышу смех Якуба и хвастливую похвальбу Кутебара, и стук тысяч копыт, и боевой клич завернутых в тюрбаны таджикских всадников, даже теперь заставляющий меня вздрагивать. Но чаще всего вспоминаю я ее аромат и те раскосые черные глаза. «Слизывай мед, чужестранец, и не задавай вопросов». Это было лучше всего.

В ту ночь спасения из форта Раим я, разумеется, почти ничего о них не знал — если не считать очевидного: они принадлежат к воинственным племенам, ведущим неустанную борьбу против русских, стремящихся вторгнуться в их страну и распространить власть царя на юг — до Афганистана, и на восток — до китайских пределов. Это была жестокая, кровавая борьба: эти дикари — таджики, киргизы, кокандцы, узбеки и прочие — вынуждены были отступать от Сырдарьи к Голодной степи и Красным пескам; они постоянно огрызались, нападая на передовые посты русских и вырезая их караваны.

Но вряд ли их стоит называть дикарями. Позади них, в верховьях Сырдарьи и Амударьи, находились великие города — Ташкент, Коканд, Самарканд и Бухара, которые были высокоцивилизованными уже в те времена, когда русские еще без штанов ходили. Именно эти места на самом деле интересовали Москву, о чем и говорил Игнатьев, хвастая, что их захватят по пути в Индию. Вожди вроде Якуба и Кутебара вели отчаянную битву на последнем рубеже, надеясь остановить оккупантов на ничейных землях, лежащих на восток от Аральского моря и вдоль Сырдарьи.

Именно по краю этой ничейной земли ехали мы в ту ночь бегства из форта Раим. Изматывающая скачка, час за часом, сквозь ночную тьму и серебристый свет утра, оставляя за собой мили пустынь, оврагов и иссушенных степей. Людям Якуба удалось распилить цепь, сковывающую мои лодыжки, чтобы можно было ехать верхом, но скакал я, словно в полудреме, лишь смутно видя окружающие меня одетые в халаты фигуры, чувствуя запах попон из верблюжьей шерсти и норовя провалиться в спасительное забытье беспробудного сна.

Недурное оказалось это местечко — тот оазис в глуби Красных песков Кызылкума, на который русские не осмеливались пока покуситься. Помню, как я пробудился, услышав журчание воды, выбрался из палатки наружу и застыл, моргая, при виде длинной долины, усеянной палатками, и деревушки с изящными белыми домиками, притулившимися к одному из склонов, утопающему в зелени. Слышался смех женщин и детей, а кругом сновали таджикские всадники на своих лошадях и верблюдах: тощие, страшные, заросшие бородами парни, увешанные оружием с головы до ног — вовсе не та компания, с которой в обычных обстоятельствах я предпочел бы иметь дело. Но один из них, проезжая мимо, воскликнул: «Салам, английский!», а какая-то женщина принесла мне хлеб и кофе, и все вели себя очень дружелюбно.

Где-то — полагаю, в своем знаменитом труде «Дни и странствия солдата» — я немало места уделил этой долине, рассказав про уклад и обычая тех племен и про то, каким раем показалась она мне после пережитого ужаса. Так оно и было. Большинство парней на моем месте, без сомнения, просто наслаждались бы своей свободой, вознося хвалы Провидению и набираясь сил для дальнейших рискованных приключений. Но этот рецепт не по вкусу Флэши. Едва очнувшись, я стал задумываться на предмет будущего. Уже тем самым утром, пока местный кузнец под одобрительные возгласы толпы снимал с меня оковы, я напряженно думал: «Так, пока все замечательно, но что дальше?» Огромная русская армия в форте Раим находилась еще слишком близко, и я не мог спокойно чувствовать себя, пока не окажусь в месте, которое можно счесть совершенно безопасным — на Беркли-сквер, например, или в одной уютной пивнушке в Лестершире.

Лучшим вариантом представал Афганистан — не то место, куда я готов отправиться по собственной воле, зато единственный путь в Индию, к моим соотечественникам, да и Якуб-бек, по моим наметкам, поможет мне безопасно достичь его в благодарность за услуги, оказанные в темнице форта Раим. Как-никак, сидели вместе, а он явно человек влиятельный — не удивлюсь, если у него в друзьях числятся все бадмаши[104]и угонщики скота от этих мест до самого Джелалабада. При необходимости он даст мне эскорт, мы сможем ехать под видом перегонщиков табунов или чего-нибудь навроде, и при помощи знания персидского и пуштунского я без проблем проберусь через Афганистан. Опыт есть. И эти подлые русские не успели пока, слава богу, отрезать путь. И тут, строя планы, я вдруг осознал всю бесподобную прелесть ситуации: я свободен, нахожусь недалеко от Индии и знаю все подробности плана Игнатьева! О, скорее всего Ист сообщил о нем Раглану, но это такая мелочь по сравнению величайшей перспективой, открывающейся передо мной: прославленный Флэши, которого в последний раз видели врубающимся на полном скаку в ряды русской армии при Балаклаве, восстает из пепла под Пешаваром, облаченный в романтический туземный наряд, и сообщает британскому гарнизону сногсшибательные вести.

— Вы должны сообщить генерал-губернатору, — заявляю я вытаращившим глаза слушателям, — что в ближайшее время русская армия в тридцать тысяч штыков и в сопровождении половины афганцев перейдет Хайбер, и если он намерен удержать Индию, то нужно не теряя ни секунды поднимать армию в ружье. Нет, сомнений нет — это я слышал из уст самого царя. В Лондоне, должно быть, уже знают — один парень по имени Ист доставил эти сведения в Крым. Я, понимаете, был ранен и приказал ему бросить меня и донести информацию любой ценой. Так что он оставил меня — каждый по своему выбирает между долгом и дружбой, не правда ли? Но это не важно. Я здесь с вестями, и только мы можем остановить врага здесь. Как я сюда добрался? Ха-ха, приятель, если я тебе расскажу, ты все равно не поверишь. Проехал половину России, через Астрахань, Аральское море (Каспийское тоже, кстати говоря) и перебрался через Гиндукуш — тут уж я как дома, не правда ли? Опасности? О, нет-нет, ничего такого, что я назвал бы по-настоящему опасным. Остается только подождать, пока заживут эти отметины от оков — русским тюремщикам еще многому стоит поучиться у наших горничных, не так ли? Да-да, я Флэшмен — тот самый Флэшмен, если угодно. А теперь будь другом и отбей телеграмму в Калькутту. Ах, не забудь еще передать лорду Раглану мои извинения за то, что не мог прибыть к нему под Балаклавой, будучи задержан обстоятельствами непреодолимой силы. А теперь, если не затруднит, принеси мне горячей воды, пару носков и расческу…