– Похоже, у Кары что-то не так, – говорит Мэтью. – Освещение должно быть выключено.

Киваю, чувствуя пистолет под специально надетой мешковатой рубашкой. Надеюсь, у меня не будет повода использовать его, но чует мое сердце, что стрелять придется. Я беру Калеба и Мэтью за руки, и мы втроем тормозим.

– У меня есть идея, – заявляю я. – Сейчас мы разделяемся, Калеб и я летим в лабораторию, а ты, Мэтью, устраиваешь какой-нибудь тарарам.

– Какой еще тарарам?

– У тебя же есть пушка? Выстрели в воздух.

Он колеблется.

– Давай, – шиплю я сквозь стиснутые зубы.

Мэтью достает оружие. Хватаю Калеба за локоть. Оглядываюсь и вижу, как Мэтью поднимает пистолет над головой и стреляет прямо в одну из панелей на потолке. При резком хлопке я срываюсь с места и волочу Калеба за собой. Раздаются вопли и звуки бьющегося стекла, мимо проносятся охранники. Мы убегаем прочь от спальных корпусов, направляясь к месту, где не должны находиться. Немного странно ощущать, как инстинкты и навыки лихача возрождаются во мне. Мой разум становится острее и яснее, а дыхание – размереннее. Смотрю на Калеба, ожидая увидеть, что с ним происходит то же самое, но он бледен, кровь отлила от его лица, он почти задыхается. Покрепче сжимаю его локоть, чтобы он не упал. Мы сворачиваем за угол, наши ботинки скрипят по плиткам пола. И вот перед нами пустой коридор с зеркальным потолком. Чувствую прилив торжества. Теперь уже недалеко.

– Стойте! – раздается голос.

Охранники. Они заметили нас.

– Стойте, или мы будем стрелять!

Калеб вздрагивает и поднимает руки, я тоже. Мельтешение мыслей в голове замедляется. Но сейчас я не вижу в Калебе того трусливого парня, оправдывающегося за то, что продал меня Джанин Мэтьюз. Рядом со мной мой брат, который подбадривал меня, когда наша мать сломала запястье. Возле меня – Калеб, который в ночь перед Церемонией указал мне, что надо делать свой собственный выбор. Я думаю о том, какой он на самом деле замечательный: умный, увлеченный, внимательный, тихий, серьезный и добрый. Мы с ним две части одного целого, и так будет всегда. Я не принадлежу ни альтруистам, ни лихачам, ни даже дивергентам. Надо мной не имеет власти ни Бюро, ни Город, ни Округа. Я вместе с людьми, которых люблю, а они – вместе со мной. Именно это, а еще – моя верность и создают мою собственную личность.

Я люблю своего брата. А он, Калеб, содрогается от ужаса при мысли о близкой смерти. И теперь я могу лишь повторить то, что сказала ему совсем недано: я бы никогда не повела тебя на твою собственную казнь.

– Калеб. Дай мне рюкзак.

– Зачем? – недоумевает он.

Засовываю руку под рубашку, достаю пистолет и навожу на него.

– Калеб.

– Трис, нет, – качает он головой. – Нет, я тебе не позволю…

– Брось оружие, – орут охранники из конца коридора.

– Я смогу противостоять сыворотке смерти, – продолжаю я убеждать Калеба. – А ты – нет. В общем, дай мне рюкзак, или я раню тебя, а потом все равно заберу его.

И я повышаю голос так, чтобы меня слышали охранники:

– Он – мой заложник. Не подходите, или я убью его.

Калеб становится очень похож на нашего отца: его глаза смотрят устало и грустно, на подбородке виднеется тень щетины. Руки у него дрожат, когда он снимает со спины свою ношу и протягивает ее мне. Я закидываю рюкзак на плечо. Потом медленно отхожу, стараясь двигаться так, чтобы он оставался между мной и солдатами.

– Калеб, я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, Беатрис, – отвечает он, его глаза блестят от слез.

– Немедленно на пол! – демонстративно кричу я.

Калеб падает на колени.

– Если я не выживу, – говорю я ему, – передай Тобиасу: я не хотела его бросать.

Я чуть отклоняюсь и целюсь в одного из охранников. Вдох. Замереть. Выдох. Огонь. Слышу стон боли и кидаюсь в тень, звуки выстрелов звучат в ушах. Мечусь от стены к стене, чтобы им труднее было в меня целиться, а затем ныряю за угол. Пуля свистит прямо рядом со мной, но не задевает.

На бегу снимаю рюкзак, открываю молнию, вытаскиваю бомбу и детонатор. Позади меня раздается громкий топот. Мчусь изо всех сил. Каждый шаг гулом отдается в моих внутренностях. Наконец, снова сворачиваю. Там, около дверей, развороченных налетом Ниты, вытянулись в струнку два охранника. Прижимаю взрывчатку к груди свободной рукой и стреляю в них: первому попадаю в ногу, а второму – в грудь. Раненый тянется за оружием, и я опять прицеливаюсь, стреляю и на миг зажмуриваюсь. Он больше не двигается.

Достигаю дверей. Цепляю бомбу к металлической планке возле створки, и зажимаю зубцы коробки, фиксируя ее. Потом лечу назад, сажусь на корточки, нажимаю кнопку детонатора и закрываю уши ладонями. Звук взрыва вибрирует в моих костях. Хотя бомба и небольшая, мощь ее взрыва швыряет меня на пол. Пистолет выпадает у меня из руки и отлетает. Я в шоке замираю, а на меня сыплются осколки стекла и металла. Когда пытаюсь встать, голова у меня кружится и гудит. В коридоре появляются охранники. Кто-то открывает огонь, и пуля попадает мне в руку, не задев кость. Вскрикиваю. Перед глазами мелькают круги. Я, спотыкаясь, бросаюсь вперед и вбегаю в помещение.

Я в вестибюле со множеством опечатанных дверей со смотровыми окошками. За ними – Оружейная Лабораторию, ряды приборов и непонятных устройств и полные ампулы, подсвеченные снизу, как на выставке. Что-то шипит. Понимаю, что сыворотка смерти распространяется по комнате, но у меня нет времени надевать защитный костюм. Я знаю, просто знаю, что смогу уцелеть. Я выживу.

Штаб бесфракционников, который для меня все еще остается штабом эрудитов, кажется очень мирным. Ничего, кроме светящихся окон, не намекает на то, что внутри есть люди. Останавливаюсь перед входом и недовольно хмыкаю.

– В чем дело? – спрашивает Питер.

– Ненавижу это место, – отвечаю я.

Он убирает с глаз мокрую челку.

– Так что мы собираемся сделать? Разобьем окно? Или поищем заднюю дверь?

– Я просто зайду и все. Я же ее сын.

– Который предал ее и покинул город, хотя она запретила это делать, – напоминает он. – Она послала за тобой людей, чтобы остановить тебя. И у них – оружие.

– Мне все равно, – говорю я. – Будь здесь, если хочешь.

– Не надейся. Куда ты с сывороткой, туда и я, – усмехается он. – Если тебя застрелят, я заберу ее и смоюсь.

– Ничего другого я от тебя и не ждал.

Питер вообще странный тип.

Переступаю порог и оказываюсь внутри. Первое, что бросается мне в глаза, – склеенный наспех портрет Джанин Мэтьюз. Кто-то нарисовал красной краской над каждым ее глазом крест и написал «Фракционная мразь». Несколько людей с повязками бесфракционников поднимаются нам навстречу. Некоторых из них я видел еще тогда, когда они сидели вокруг костров на складах. Это напоминает мне, насколько велико их количество – гораздо больше, чем мы подозревали.