Олегу удалось убедить с десяток мужичков-плотников подхалтурить, и те живо всё починили.

Жизнь наладилась, служба шла заведённым порядком.

С утра корнет де Монтиньи поднял своих, придирчиво осмотрел (после завтрака) и повёл в Этре: подошла их очередь исполнять почетную обязанность — охранять особу его величества короля Франции.

Людовик занял обычный каменный дом — в вопросах быта он не отличался требовательностью. На взгляд Сухова, король даже рад был покинуть тесный и вонючий Париж, дабы отдохнуть на природе, подышать свежим воздухом, изведать простых буколических радостей.

А вот королевская свита ныла каждый божий день, ужасаясь простоте местных нравов. Придворные стали на постой, серьёзно уплотнив Этре, и капризничали с утра до вечера. По этому поводу Пончик брюзгливо заметил:

— Европа сраная! Немытые, вшивые! Весь Париж загадили, а теперь и здесь антисанитарию разводят. Ещё и выпендриваются!

Надо сказать, что обычные порядки, выработанные в Лувре, в условиях Этре несколько изменились.

Обычно «синяя свита», как называли гвардейцев по цвету их курток — синих с красной отделкой и серебряным галуном, несла охрану во внутренних покоях дворца, из-за чего обували не ботфорты, а туфли.

Однако дом в Этре, ставший временной королевской резиденцией, не располагал достаточной площадью для соблюдения всяческих церемониалов. В нём просто повернуться негде было.

А посему и гвардия, и мушкетёры де Монтале несли дозор на улице, плотно окружив ставку его величества.

И те и другие, надо сказать, составляли цвет французского дворянства, поскольку на службу в гвардии набирались лишь аристократы в пятом поколении.

Отсалютовав сонным товарищам, Олег расставил своих мушкетёров, сам заняв наиважнейший пост — у входных дверей.

Он встал слева, а справа гордо прямил спину молодой беарнец де Монлезен.

Вся жизнь Этре проходила у них на глазах: грохотали телеги с фуражом, могучие першероны тащили пушки, не слишком в ногу маршировали пикинёры, гарцевали на плохоньких лошадках драгуны. Копыта и сапоги смачно плюхали по лужам и слякоти — ночной дождь добавил сырости.

— Его величество король! — торжественно провозгласил де Пюисегюр, и все остальные мушкетёры разом вытянулись в струнку.

Людовик явил себя в полном блеске — в камзоле и панталонах, шитых золотом.

Благосклонно кивнув Сухову, как старому знакомому, король сошёл со ступенек. Конюшие бегом подвели ему коня буланой масти, чья попона отливала цветом монаршьего костюма.

Показались маршалы, завиднелась и алая мантия Ришелье.

— По коням! — скомандовал Олег.

Начиналась ежедневная процедура — выезд короля на позиции. Толку от этих выездов было мало, но хоть морально поддержать воинство надо же!

Пусть даже самый сопливый новобранец знает, что сражается плечом к плечу с его величеством!

Затопали копыта, загремели колёса повозок и карет — король отправился на войну.

К обеду, нагуляв аппетит, его величество вернулся в Этре.

Сдав пост лейтенанту де Лаверню, Сухов отправился с друзьями в харчевню толстого и усатого Мейсонье, занимавшего дом с обширными погребами на окраине деревни.

— А я уже втянулся, — сказал Акимов. — Даже прочувствовал, конечно же, прелесть прифронтовой жизни. Радости бытия ощущаешь острее именно там и тогда, где и когда их могут тебя лишить. Вместе с бытием.

— Чеканная формулировка, — хмыкнул Пончик. — Стоит записать. Угу… Слушайте, а скоро мы… того… в тёплые края?

— По Геллочке соскучился? — усмехнулся Яр.

Шурик вздохнул.

— Я тоже, — кивнул Быков.

— По Геллочке? — сострил Виктор.

— Щас получишь, — буркнул Александр.

— Не знаю, Понч, — серьёзно сказал Сухов. — Право, не знаю. Мы здесь надолго — я имею в виду, под Ла-Рошелью. Пока не кончится осада. Никто не помнит, когда Гитон сдастся?

Трое помотали головой.

— В любом случае, полгода мы тут точно просидим, а то и поболе. Сам же понимаешь. Ну как я могу подольститься к тому же кардиналу и выклянчить у него… скажем, чтобы меня назначили губернатором Мартиники или Гваделупы? Война же идёт! Пока не снимут осаду, заговаривать о посторонних вещах не рекомендуется. А вот потом… Кстати, Ришелье этой весной учредил «Компанию ста товарищей», чтобы эти самые товарищи развивали торговлю с Канадой и Вест-Индией. Так что всё потихоньку двигается. Кстати… Я тут подумал недавно: а зачем мне, собственно, тащиться на Карибы в чине губернатора?

— А как? — озадачился Пончик.

— А как корсары его величества! Выпросим у короля шхунку или, там, бригантинку, да и махнём испанцев грабить. «Джентльменами удачи»!

— Ёш-моё! — воскликнул Быков. — А что? Здорово!

— В принципе, — рассудил Шурик, — так у нас руки будут развязаны. Угу… Что задумаем, то и провернём. Куда захотим, туда и поплывём. Я — за!

— Ну слава Богу! — выдохнул Яр. — А то я извёлся весь, вдруг, думаю, Понч выскажется против?

— Чучело! — фыркнул Пончик.

— Э, э! Это ж моё определение! Не замай!

— Цыц оба, — утихомирил друзей Олег. — А ты, Вить, как мыслишь?

— Пользуясь определениями Ярика, — улыбнулся Акимов, — горячо поддерживаю и одобряю!

— Тогда решено — просимся в пираты.

— Ух и позлодействуем… — потёр руки Александр.

— А вы, — встрепенулся Виктор, — смартфоны не потеряли, случайно?

— Случайно нет.

— Храним у сердца! — торжественно сказал Пончик, прижимая пятерню к груди.

Быков рассмеялся только, а Олег глянул по сторонам.

С недавних пор чувство тревоги не покидало его. У герцога Бэкингема были длинные руки, и добраться до четвёрки неугомонных для него не составило бы особого труда.

Поэтому, кроме мушкетонов, куда более удобных для конников, чем громоздкие мушкеты, четвёрка повсюду таскала с собою тяжёлые пистолеты — однозарядники системы «Флинтлок».[106]

«Неугомонные» ехали без особой спешки, уже приученные текущим столетием не торопиться жить.

Пара крытых фургонов с дырявыми тентами пошла на обгон. Обоими повозками правили женщины в крестьянских платьях, одна была толстая, с волосами, убранными под чепец, а другая — тощая, с пышной чёрной шевелюрой.

Сухову стало не по себе — фургоны объезжали их с двух сторон, как будто окружая.

Он уже хотел было предупредить друзей, чтобы смотрели в оба, как вдруг события начали разворачиваться с бешеной скоростью.