оказался рослым, худощавым, интеллигентным на вид мужчиной. Седина подчеркивала светлую голубизну умных глаз, книга в руках привлекала внимание к длинным пальцам. Движения резкие и широкие, наверняка занимается спортом. Кира прикинула, сколько ему должно быть лет. Получалось, уже хорошо перевалило за семьдесят.

Казалось, звание и удостоверение Самбурова его не удивили, он просто обрадовался гостям. Кира отметила тщательно наведенную чистоту в доме, во дворе. Ухоженность во всем. Без лишних украшений, но тропинки выметенные, все доски прибитые, бордюры на клумбах и грядках ровные, горшки с цветами целые и одинаковые. Одежда чистая и выглаженная так тщательно, как может сделать только мужчина, у которого это дело никак не перейдет в обычную рутину, от которой хочется поскорее отвязаться. На чашках, которые мужчина поставил на стол, ни одной трещины или скола. Игорь Дмитриевич ловко справлялся с хозяйством и гордился этим. Женщина здесь не обитала. Кира не предложила помощи с чаем, показалось неуместным.

В хозяине и в окружавшем его интерьере явно читалось: Игорь Дмитриевич определился со своей жизнью до самого ее завершения. Он читал книги, размышлял, занимался собой, телом и духом, ухаживал за домом, садом, огородом. Он больше никуда не спешил, никуда не шел. Он выполнил свой долг перед жизнью, обществом, государством. Четкая, чистая и правильная картинка. Кира надула губы и прищурилась, прикидывая, с какой стороны ее лучше подковырнуть.

Григорий разговаривал с бывшим директором детского дома, задавая стандартные вопросы. Игорь Дмитриевич отвечал охотно. На открытом лице не читалось ни страха, ни настороженности, ни грамма лжи.

– Воспитанники часто навещают?

– Бывает, конечно. Но в основном все заняты своими делами, – улыбался мужчина. – Сейчас очень стремительные времена. Все идут вперед. Знаете знаменитое высказывание Макаренко: «Формы бытия свободного человеческого коллектива – движение вперед, форма смерти – остановка». На воспоминания, на сантименты, на эмоции времени нет – идем вперед.

– А правоохранительные органы, в связи с движением вперед ваших воспитанников, часто навещают? – ехидно поинтересовалась Кира.

Игорь Дмитриевич засмеялся, ничуть не обидевшись и не смутившись.

– Сейчас-то уж нет. Дела минувших дней, так сказать. У большей части моих воспитанников годы перевалили за возраст бунта и тревог. А вот по молодости регулярно навещали. Знаете, мудрость приходит со старостью, но даже если не приходит мудрость, то смирение придет обязательно. К определенному возрасту уже все складывается, так или иначе. Те, кто по кривой дорожке пошел, оказываются в одних, всем известных, местах, умирают от передоза или какой-то заразы. А те, кто занял достойное место в обществе, живут свою жизнь. Какие-то неординарные случаи, исключения не так часты.

– Обычно преподаватели помнят всех своих учеников. Вы же не только были директором, вы преподавали историю?

– Преподаватели врут, – он снова улыбнулся. – Всех не упомнишь, но многих. Да, некоторые истории достойны романов, если вы об этом.

– В восемьдесят седьмом году в феодосийском детском доме случился пожар, вы как раз директором были. Вы помните детей, которые тогда погибли?

– Помню. И взрослых тоже. Несчастный случай, унесший несколько жизней, или халатность, которую допустили чиновники, вовремя не отремонтировав здание. Пренебрежение жизнями тех, кого с рождения выбросили на обочину жизни, – голос звучал ровно, от глаз разбежались лучики печали, хмурая морщинка сожалений прорезала лоб.

Бывший директор детского дома не лгал, не сомневался, не испытывал чувства вины, если бы не одна деталь – чуть сильнее сомкнувшиеся челюсти. Ого! Директор злится. Спустя столько лет. На что?

– Несчастный случай? Или все-таки принесенная жертва во имя чего-то? – уточнила Кира с безмятежным выражением лица. – Жертва оправдала себя?

Мужчина не отреагировал, даже взирал спокойно. Но челюсти сжал еще крепче.

– Как оценить ценность жертв? Статистика безлика и безэмоциональна. На войне погибли сотни тысяч ради миллиона выживших, ради приобретения осознанности целой нации или страны. Болезнь, унесшая десятки тысяч жизней, это приобретенный иммунитет для всего коллектива. Здесь жертва оправдывает себя? Скорее всего. Но если на войне или из-за болезни погиб единственный родной и близкий человек, этого хватит, чтобы сделать жертву неоправданной, непомерной, жизнь разрушенной и существование бессмысленным.

Взгляд голубых глаз сделался холодным.

– Я был прав, – жестко произнес Игорь Дмитриевич.

– Возможно. – Кира не спорила, не злилась и даже не осуждала. Она медленно кивнула, оценив уверенность преподавателя, и продолжила: – Тогда вы уговорили следователя Родионова, который расследовал пожар в детдоме, закрыть дело. Признать поджег несчастным случаем. Кого вы выгораживали?

– Вон вы зачем, – Игорь Дмитриевич расслабился и откинулся на спинку плетеного кресла. – А я-то все гадаю, зачем старый пенсионер понадобился. А вы подумайте, Кира Даниловна. Уверен, если поставите себя на мое место, сразу все поймете.

Старый директор прищурился и смотрел на специалиста по психопатологии внимательно. Самбуров самодовольно хмыкнул. У него самого, кроме любви к воспитанникам, жалости и всепрощения, версий не было.

Кира не стала спорить о невозможности рассуждать с позиции другого человека, просто кивнула и произнесла:

– Потому что пожар уже произошел, жертв не вернешь, а тот, кто устроил возгорание, наверняка раскаялся, сожалел. Наказанием ничего не добьешься, кроме озлобленности и сожалений, а вот чувством вины вполне можно вдохновить, мотивировать на дальнейшие благие поступки. – Кира буквально впилась взглядом в лицо старого учителя, чтобы не упустить малейших изменений в его мимике. – К тому же здание было старым, ветхим, проводка наверняка ни к черту. Кому-кому, а городской администрации не повредят угрызения совести в воспитательных целях и скандал. Глядишь, больше заботиться станут.

Бывший директор детского дома всплеснул руками и пару раз хлопнул в ладоши.

– Браво, Кира Даниловна. Вы необыкновенно умная женщина. И даже умнее и прозорливее меня. Хотя я тогда был внутри ситуации, но исход оценил только потом. А вы спланировали сразу. – Он восторженно посмотрел на Самбурова, ища у того поддержки в своем восхищении. Подполковник хмыкнул, соглашаясь. – Да, наказать пацана было легко. И все улики на руках, и даже свидетели. Он тогда уже совершеннолетний был. Его бы посадили. Что это дало бы? Еще одну загубленную жизнь? А вот направить в другое русло его мысли и деятельность, дать в полной мере прочувствовать вину, сожаления, боль от проступка. Взрастить желание расплатиться за совершенное зло не понесенным наказанием, а искупить добром, хорошими поступками, благом, принесенным обществу. Я счел тогда, что это очень хорошая идея. А вот вторую часть, которую вы так прозорливо предсказали, я не учел, но она развернулась и удачно реализовалась. Действительно, мы жили в ветхом здании, хоть и музейно-историческом, но в аварийном. Проводка горела постоянно. Да что проводка! Там стены осыпались и пол проваливался. После пожара поднялся скандал. Местные жители, пресса, телевидение – все нам сочувствовали, пытались помочь. Тогда даже воспитанников к себе брали пожить. И пик усыновлений пришелся на то время. Ну и администрация города, чтобы