уже пространный, все же покажется неоконченным, урезанным, если повествование об этой преступной жизни оборвется со смертью Люсьена де Рюбампре [Бальзак 1951–1955: 9, 399].

В том же романе «Блеск и нищета куртизанок» Яковлева, не решаясь упомянуть «интересную девушку», заменяет «интересную» на «удивительную», хотя это перевод более чем вольный:

La supérieure modéra l’enseignement, et prit cette intéressante créature auprès d’elle pour la questionner [Balzac 1976–1981: 6, 469].

Настоятельница сократила часы обучения и вызвала к себе эту удивительную девушку, желая ее расспросить [Бальзак 1951–1955: 9, 46].

Наконец, некоторые переводчики так хорошо ощущают неуместность интересного в определенных контекстах, что вообще опускают его в переводе. В «Кузине Бетте» та же Н. Г. Яковлева переводит «a fait des aveux pour se rendre intéressant, et a fini par s’évader» [Balzac 1976–1981: 7, 343] как «выгораживая себя, сознался во всем и в конце концов бежал» [Бальзак 1951–1955: 10, 322]. То, что персонаж стремился se rendre intéressant, то есть вызвать к себе участие, в перевод не вошло.

Разумеется, примеры можно было бы привести не только из Бальзака, но и из других авторов, но это слишком удлинило бы мою заметку. Приведу лишь один фрагмент из романа Виктора Гюго «Отверженные» (ч. 1, кн. 7, гл. 3), почерпнутый из параллельного русско-французского Национального корпуса:

Un moment il s’était dit qu’il prenait peut-être la chose trop vivement, qu’après tout ce Champmathieu n’était pas intéressant, qu’en somme il avait volé. Il se répondit: «Si cet homme a en effet volé quelques pommes, c’est un mois de prison. Il y a loin de là aux galères. Et qui sait même? a-t-il volé? est-ce prouvé?» [Hugo 1904–1924: 3, 236].

Была минута, когда он сказал себе, что, пожалуй, принимает все происходящее слишком близко к сердцу, что, в сущности говоря, этот Шанматье ничего собой не представляет и что как-никак он совершил кражу. Но он ответил себе: «Если этот человек действительно украл несколько яблок, это грозит месяцем тюрьмы – и только. Отсюда еще далеко до каторги. Да и кто знает, украл ли он? Доказано ли это?» [Гюго 1954: 6, 257].

Переводчица Д. Г. Лившиц явно почувствовала, что здесь нельзя написать «Шанматье неинтересен», но она не написала и «Шанматье не заслуживает сочувствия», хотя весь смысл фрагмента указывает на это совершенно недвусмысленно[266].

Приведенные примеры, надеюсь, убеждают, что порой французское intéressant представляет собой переводческую трудность и проблему. А если кого-то мои примеры не убедили в том, что иногда перевод intéressant как интересный может произвести комический и даже, я бы сказала, трагикомический эффект, вот еще один пример, на сей раз не из художественной литературы и, кажется, бесспорный. Д. И. Шаховской, прекрасно знавший французский язык, публикует в 1914 году письмо А. И. Тургенева от 20 октября 1845 года к своей бабушке, княгине Н. Д. Шаховской, в собственном переводе с французского. Письмо посвящено в основном помощи людям, ссылаемым в Сибирь, объекту неустанных попечений Тургенева. Среди прочего автор письма – в переводе – упоминает «одну чрезвычайно интересную женщину» [Шаховской 1914: 233]. Чем же она так интересна? Оказывается, вот чем: она «более двух лет провела в тюрьме арестанткой вместе с своим грудным младенцем, после того как бежала от своей жестокой помещицы, предпочитая Сибирь пребыванию у нее», потом вышла замуж за тюремного смотрителя и «изнемогает под тяжестью нужды». Куда как интересно! Очевидно, что Тургенев, употребив эпитет intéressante, хотел сказать, что несчастная женщина в высшей степени достойна сочувствия.

Решать проблему c intéressant приходится каждый раз по-разному; общих рецептов тут нет; во всяком случае, с моей стороны было бы слишком самонадеянно их предлагать. Но осознать эту проблему, я думаю, стоит.

Повторю еще раз: «интересная Сесилия» в современном переводе была бы в высшей степени «темпорально стилизована», но читатель этой стилизации бы не понял и ее не оценил. А если темпоральная стилизация идет в ущерб ясности текста, значит, в такой стилизации есть какой-то изъян и мне – несмотря на всю мою нелюбовь к анахронизмам – приходится от нее отказываться.

Позволю себе короткое неакадемическое отступление. Моя прекрасная подруга и сопереводчица Ольга Гринберг, которой, к сожалению, уже больше десяти лет нет с нами, любила говорить о французских словах, для которых не сразу могла найти нужный русский аналог: «Это слово значит не то, что хочется». Вот именно это можно сказать о слове intéressant: иногда оно значит, а точнее, значило не то, что хочется современному сознанию.

Впрочем, следует уточнить, что такие хлопоты intéressant доставляет переводчику далеко не всегда. В том-то и коварство этого слова, что в зависимости от контекста оно может получать разные значения. Разумеется, во многих случаях хвост – это просто хвост, а intéressant – это обыкновенный «интересный» в смысле «занимательный, любопытный» или «привлекательный, потенциально прибыльный». Во многих – но не во всех.

P. S. В 2022 году издательство «Текст» выпустило роман Аллы Хемлин «Интересная Фаина». Он построен как несобственно-прямая речь блаженной заглавной героини, и едва ли не на каждой странице в нем встречается абзац, начинающийся со слов «Интересно, что…». Видимо, поэтому героиня и названа интересной. Но для проблематики моей статьи она совершенно не интересна.

ДЕКАДАНС ИЛИ УПАДОК?

О ПЕРЕВОДЕ ОДНОГО ФРАНЦУЗСКОГО СЛОВА

Одна из словарных статей «Лексикона прописных истин» Гюстава Флобера звучит в русском переводе Т. Ириновой[267] следующим образом: «Эпоха (современная). – Ругать. – Жаловаться на отсутствие в ней поэзии. – Называть ее переходной, эпохой декаданса»[268] [Флобер 1971: 430].

Перевод Ириновой, впервые опубликованный в 1934 году, – единственный существующий[269]. Но данный фрагмент привлек внимание С. Фокина, который в книге о Бодлере предложил свой вариант: «Эпоха: Наша. Громить ее. Жаловаться, что непоэтична. Называть переходной, эпохой декаданса» [Фокин 2011: 163]. Не вдаваясь здесь в сравнение переводов, отмечу лишь одно: в обоих случаях фрагмент заканчивается словами «эпоха декаданса». И может показаться, что это совершенно правильно, ведь по-французски Флобер употребляет то же самое слово: «L’appeler époque de transition, de décadence» (курсив мой. – В. М.). Однако весь вопрос заключается в том, правильно ли в данном контексте вместо перевода прибегать к транскрипции и заменять французское décadence русским «декадансом».

Литература о явлении, определяемом этим словом, безбрежна; ссылки на некоторые из этих работ будут приведены ниже, а пока скажу лишь очевидное: словари и энциклопедии единодушно называют декадансом или декадентством течение европейской культуры двух последних десятилетий XIX