– И что же он поведал?

– По его словам, он получил письмо с сообщением о бочке с деньгами, отправленной ему, – детали услышишь от него самого. Когда в понедельник вечером я пришел к нему, Феликс только что получил ту бочку с борта парохода, доставив ее в «Сен-Мало». Вот почему он не сразу согласился уйти из дома – ему не терпелось вскрыть бочку.

– Отчего же он сразу и прямо не сказал об этом тебе?

– Я задал ему такой же вопрос. Феликс ответил, что у него возникли проблемы с представителями пароходства по поводу получения груза, и он не хотел пока никому выдавать местонахождение бочки, чтобы служащие не потребовали вернуть ее. Однако тебе предпочтительнее будет все выяснить у Феликса лично.

– Я непременно поговорю с ним, но сейчас мне важно понять, насколько ты осведомлен о бочке.

– Больше мне нечего добавить.

– Что ты знаешь о его друзьях?

– Ровным счетом ничего. Думаю, за многие годы я всего лишь дважды слышал, что он встречался с кем-то из своих знакомых, но то были художники, приезжавшие посмотреть на его работы в студии и не остававшиеся даже переночевать. Возможно, он с кем-то встречался в городе, но я не знаю об этом.

Несколько минут адвокат сидел молча.

– Что ж, – сказал он потом, – по всей видимости, сегодня мы больше ничего предпринять не сможем. Я буду держать тебя в курсе, но напоминаю, что события, вероятно, будут развиваться крайне медленно.

Они по-дружески распрощались, обменявшись рукопожатиями, и доктор удалился, а Клиффорд взялся за письмо королевскому адвокату Хеппенстолу, чтобы выяснить, согласится ли тот взяться за это дело.

Следующий день оказался у мистера Клиффорда целиком занят разнообразными техническими формальностями и получением от властей всей информации, имевшейся на данный момент, а потому только утром второго дня он смог познакомиться со своим клиентом. Несчастный сидел в камере, обхватив голову руками, с выражением безысходной тоски на лице. Некоторое время они говорили обычные в таких случаях фразы, а потом адвокат перешел к делу.

– А теперь, мистер Феликс, – сказал он, – вы должны рассказать мне все, что вам известно о злосчастном деле – все до последнего штриха, каким бы мелким и незначительным он вам ни показался. И помните, что в таком положении равносильно самоубийству скрывать информацию. Ничего не утаивайте. Ваши признания будут сохранены в секрете, как при исповеди. Если вы наломали дров, наделали глупых ошибок или даже, уж простите, действительно совершили преступление, в котором вас обвиняют, расскажите мне правду. В противном случае я уподоблюсь слепому поводырю для слепца, и нас обоих ждет падение в пропасть.

Феликс порывисто поднялся.

– Я так и поступлю, мистер Клиффорд. Я ничего от вас не утаю. Но прежде чем мы углубимся в детали, один вопрос мне следует прояснить сразу. – Он поднял руку: – Клянусь, и Бог Всемогущий, в которого я глубоко верю, мне свидетель, что невиновен в этом преступлении. – Он снова сел и продолжил: – Причем я не прошу от вас безоговорочной убежденности в моей правоте. Пусть она придет потом. Однако необходимо, чтобы уже в начале нашего общения этот факт был отмечен. Я решительно и категорически отрицаю какое-либо участие в этом ужасающем и мерзком деянии. А теперь можем приступать.

– Мне важно и отрадно было услышать от вас подобное заявление, сделанное столь выразительно, мистер Феликс, – сказал адвокат, на которого произвели глубокое впечатление манера выражаться и серьезность тона клиента. – Но давайте начнем, как говорится, с самого начала. Расскажите все известные вам подробности дела.

Феликс был хорошим рассказчиком, и потому его слова, обращенные к Клиффорду-профессионалу и чисто по-человечески, увлекли юриста по мере того, как развивалось повествование.

– Я сразу даже не соображу, с чего начать, – сказал Феликс. – Первым событием, прямо связанным с делом, стала моя встреча с группой друзей в парижском кафе «Золотое руно». Но прежде чем перейти к ней, наверное, имеет смысл в общих чертах объяснить вам, кто я такой и как француз оказался в итоге жителем Лондона. Полагаю, это необходимо, поскольку неизбежно встанет вопрос о моем прошлом знакомстве с бедняжкой Аннеттой Буарак. Что скажете, мистер Клиффорд?

«Это более чем необходимо, – подумал про себя адвокат, для которого сам факт знакомства Феликса с погибшей женщиной стал не самым приятным открытием. – Ты, как я вижу, пока не понимаешь, дружище: ни один другой пункт этого дела не станет для тебя более важным, чем твое с ней общее прошлое».

Но вслух он лишь произнес:

– Вы правы, я тоже считаю это необходимым.

– Что ж, очень хорошо. Повторю: по национальности я француз. Родился в Авиньоне в 1884 году. С детства я питал пристрастие к рисованию, и поскольку учителя заметили в моих работах проблески таланта, то еще совсем молодым я переехал в Париж, где поступил в художественную школу мсье Дофэ. Там я учился несколько лет, поселившись в небольшом отеле недалеко от бульвара Сен-Мишель. Мои родители умерли, и я унаследовал некоторую сумму денег – немного, но на жизнь хватало.

Вместе со мной в школе учился юноша, которого звали Пьер Боншоз, привлекательный и очень порядочный малый года на четыре моложе меня. Мы стали приятелями и частенько занимали вдвоем один номер в гостинице. Но к учебе он относился спустя рукава, не добиваясь заметных успехов. Ему не хватало трудолюбия и упорства, он слишком любил вечеринки и карточные игры, чтобы всерьез заниматься живописью. А потому я был не так уж удивлен, когда однажды Пьер заявил мне, что сыт по горло школой искусств и собирается уйти в бизнес. Он обратился за помощью к старому другу отца, старшему партнеру фирмы «Роже» – экспортеров вина из Нарбонна. Там ему предложили работу, и он согласился. За два или три месяца до отъезда Пьер привел в школу новую ученицу, свою кузину мадемуазель Аннетту Умбер. Они казались гораздо ближе друг другу, чем обычно бывают двоюродные братья и сестры. Боншоз рассказал мне, что они практически выросли вместе и давно стали не просто родственниками, а неразлучными друзьями. И это, мистер Клиффорд, была та самая несчастная девушка, ставшая затем мадам Буарак.

Она представляла собой самое прелестное существо, какое я только встречал прежде. И как только я увидел мадемуазель Аннетту, мной овладело глубочайшее восхищение ее красотой – чувство, прежде мне незнакомое. Видимо, сама Судьба распорядилась так, что мы оба увлеклись техникой работы пастелью, часто встречались в классе и интересовались успехами друг друга. Неизбежное случилось: уже вскоре я глубоко и искренне полюбил ее. Она не отвергала моих ухаживаний, но поскольку держалась ровно и доброжелательно со всеми, я не смел надеяться на взаимность с ее стороны. Но не стоит затягивать эту часть истории. После долгих и мучительных колебаний я, собрав всю храбрость в кулак, сделал ей предложение. И вообразите мою радость, когда она приняла его.

Затем, естественно, настало время просить ее руки у отца. Мсье Умбер происходил из древнего и знатного рода, по праву преисполненный гордостью своим благородным происхождением. Он не был богат, а лишь весьма состоятелен, жил в принадлежавшем его семье замке Ларош, словно в собственном государстве, занимая ведущее положение в местном светском обществе. Явиться к нему и начать разговор о его дочери было бы поистине испытанием для всякого, а для меня, и близко не обладавшего подобным социальным статусом, это представлялось сущим кошмаром. И мои дурные предчувствия полностью оправдались. Он принял меня вполне учтиво, но категорически отверг мои притязания. Мадемуазель Умбер еще слишком молода, она не познала еще окружающего мира, не разобралась в собственных ощущениях, а у него имелись совсем другие планы относительно ее будущего и так далее. При этом он, конечно же, не преминул тонко намекнуть, что мое положение в обществе и ограниченность в средствах едва ли делали меня достойным стать членом семьи со столь древней историей и славными традициями.