Недалеко от Дебрецена мы попали в непогоду. Пошел сильный дождь. Промокшие до нитки, исхлестанные порывами холодного ветра, мы постучались в дверь маленького дома. Нам открыл сгорбленный древний старик, опиравшийся на клюку.

— Мы немцы!

— Э? — Старик сложил ладонь лодочкой и приложил к уху.

— Nemetök!

— Э? — Он все равно ничего не понимал, но мы теперь были под крышей, в теплых сенях, и спешить нам было некуда.

— Nemetök!! — проревел я, склонившись к его окаменевшему уху.

На этот раз он как будто что-то понял. К нашему удивлению, он даже невнятно произнес пару немецких слов. Воспользовавшись этим, я снова склонился к его уху:

— Мы голодны!

— Э?

— У тебя есть хлеб?

— Э?

— Хлеб!!

Молчание. Что он там бормочет? Хочет позвать отца? Отца, который доит в хлеву козу? Этот дед, наверное, совсем выжил из ума, и жить ему, судя по всему, осталось уже недолго.

Но отец пришел сам! На пороге появился высокий, крепкий, статный старик, седой как лунь, с густой всклокоченной бородой. Он улыбался, по морщинистому лицу текли струйки воды. В руке он держал эмалированное ведро с молоком. Он говорил по-немецки, был немцем, во рту у него еще оставались кое-какие зубы, и было ему от роду девяносто четыре года. Сын был старше его, не по годам, но по состоянию костей, зубов и ума. Умеет же природа смеяться над временем! Эта встреча потрясла меня, только поэтому я о ней и рассказываю. Женщин в доме не было. Они уже умерли? Да, наверняка умерли. Я не стал об этом спрашивать. У стариков была коза, дававшая им молоко. Может быть, даже две козы. Но где они брали хлеб? Этого мы так и не узнали. Наверное, у них были внуки и правнуки, которые поддерживали двух стариков. Жизнь вообще тяжела, но еще тяжелее становится она в конце, когда начинают гнить ее корни.

Хлеба нам не дали, но зато мы были молоды и сильны. Дождь закончился, и мы пошли дальше, обсохнув под жаркими лучами солнца. К вечеру мы рассчитывали дойти до канала, протекавшего к юго-западу от Дебрецена.

Вечером мы принялись стучаться в двери. Отказ, отказ, снова отказ. Румыния, как же я люблю тебя! Трансильвания до сих пор снится мне в приятных снах! Богатая усадьба, разъяренная женщина. О, это была настоящая фурия, ведьма! «Nemetök, nemetök!» — визгливо кричала она. Румыны называли нас niams, и произносили это слово совсем другим тоном. Прочь отсюда, мы можем переночевать и на улице, прочь отсюда…

Пристанище мы нашли наконец у одного пастуха, дружелюбного парня, который был едва ли намного старше нас. Здесь мы смогли вытянуть утомленные долгим переходом ноги.

Здесь нам было замечательно. Пастух напоил нас молоком и накормил хлебом. На стол подавала юная жена пастуха, выглядевшая как девочка. Она ждала ребенка, это было заметно по ее округлому животу. Пастух один раз ласково положил ладонь на эту округлость и что-то сказал. Женщина весело рассмеялась.

Мы были сыты и счастливы. Хозяин прикрутил фитиль лампы. Мы пытались разговаривать, но у нас ничего не вышло — этот язык невозможно понять. День закончился. Это был удачный день, мы успели пройти изрядный отрезок пути и теперь блаженно курили самокрутки, свернутые для нас щедрым хозяином. Усталость свинцом давила нам на веки, очень хотелось спать. Как нравилось нам это молчание, этот покой. Бог по-венгерски Иштен.

Когда бьют ножом в лицо, на нем образуется кровоточащая рана. Нож может попасть в глаз или вспороть губу. Человека охватывает страх — от боли и неожиданности. Но это произошло, и ты ничего уже не можешь изменить. На пороге стояли два жандарма.

Измена! Жившая в соседнем доме коммунистка совершила эту гнусность. За спинами одетых в форму людей была видна эта мерзкая баба!

— На выход, — скомандовал один из полицейских, и мы вышли в ночь.

Сзади шли жандармы, подгоняя нас в спину дулами своих винтовок. Баба куда-то испарилась. Мы молчали. Вокруг простирались темные, сумрачные поля. Такой же сумрак царил и в наших душах. Ночь в полях, ночь в душе, дуло винтовки больно упирается в спину. Мы ничего не могли сделать. Страх парализовал нас. Все пропало, мы снова потеряли свободу! Схвачены, пойманы, пленены! Какая немилосердная ночь. Нас ведут неизвестно куда, и никто не заплачет по нам!

Караульное помещение, допрос.

Офицер дружелюбен. Что бы это значило? Мы ничего не понимаем, никакое общение невозможно, но офицер смеется. Это искренний, добродушный смех. Собственно, и те двое полицейских, что доставили нас сюда, тоже как будто не настроены против нас. Они курят, беспечно прислонив винтовки к стене. Нам протягивают сигареты.

— Рюсски карашо? Рюсски не карашо? — спрашивает нас комендант. Тон не оставляет никаких сомнений в том, каких ответов офицер от нас ожидает.

— Ruski rossz!! [24] — отвечаю я.

Все смеются. Во мне начинает теплиться надежда, необъяснимая, абсурдная надежда — здесь, в караульном помещении, среди одетых в форму людей, обязанных служить закону. Во всяком случае, на нас не надели наручники, и это еще больше укрепило надежду. Я глубоко затягиваюсь дымом сигареты, отчего испытываю легкое головокружение.

Офицер и жандармы о чем-то говорят между собой. Мы не понимаем ни слова, но разговор у них человеческий, не злобный, не крикливый, а очень спокойный и мирный. Не надо знать язык, чтобы понять тональность разговора, понять его результат. Я тушу сигарету, и мне тотчас протягивают другую.

— Спасибо, — говорю я.

Голова снова немного кружится. Почему нас не отводят в камеру? Почему не запирают? Я чувствую, что они кого-то ждут. Кого? Переводчика. Вот и он.

— Добрый вечер.

Дружелюбный офицер кивает в нашу сторону и что-то произносит. Я встрепенулся. Человек протягивает мне руку и начинает говорить по-немецки.

— Откуда вы пришли? Это они вас схватили?

Мы пожимаем его руку, вкладывая в рукопожатие все свои чувства, всю нашу надежду. Они чудесные парни, они нам помогут, они обязательно нам помогут! Вопросы, ответы, сбивчивые объяснения, дополнительные вопросы, перекрестные вопросы. Он венгр. Как так венгр? Почему он так хорошо говорит по-немецки? Рос и воспитывался среди швабов, и жена швабка. Ага. Ходил в немецкую школу, бывал в Германии — в Вене, в Берлине. О, отлично! Надежда, напряженное ожидание, волнение, страх.

— Сидите, сидите! Тихо. Спокойно! Еще сигарету?

— Спасибо. — Глубокая затяжка, потом еще одна. — Отлично, теперь наша история. Наши имена: Йозеф Майер и Вильгельм Матцельхубер. Мы родом из Австрии, недавно нас отпустили из Фокшан. На обратном пути поезд остановился на каком-то перегоне, и мы вышли, чтобы зачерпнуть воды в колодце. Но пока мы набирали воду, поезд неожиданно тронулся, и нам ничего не осталось, как идти пешком. Документы об освобождении мы должны были получить в Австрии, поэтому обращаться к русским мы сочли рискованным, нас бы сразу заподозрили в побеге. По пути нас обобрали цыгане, отобрали у нас форму и взамен дали нам эти лохмотья. Такая вот печальная история.