– Ну что ж. Стоит только начать нарушать закон, с каждым разом становится все легче и легче, – сказал Хейлин. – После той липовой справки об астме я мог лишиться медицинской лицензии. И что теперь?

– Теперь нам нужно вытащить Винсента из Пилгрима.

Хейлину всегда казалось, будто Френни пахнет ландышами, что цветут ранней весной в самых диких «лесных» уголках Центрального парка. Он тосковал о былом, но теперь, когда они с Френни вновь были вместе, тосковал уже меньше. Френни провела рукой по его широченным плечам и обнаженной груди, в который раз поражаясь, что тот мальчик, в которого она когда-то влюбилась, теперь стал мужчиной. То есть нет. Не влюбилась. Они с Хейлом договорились: у них не любовь. У них все остальное.

– Это не просто больница, – сказал Хейлин. – Это усиленно охраняемый объект. Ты об этом подумала?

– Тут не о чем думать, – сказала Френни. – Мы должны его вытащить.

– Должны вытащить мы, а в тюрьму, если что, сяду я? – усмехнулся Хейлин.

– Зато ты спасешь человека.

Френни переплела свои ноги с его ногами. Теперь она поняла, почему в древности чудовищ часто изображали с двумя головами и с двумя торсами. Два сердца, два разума. В таком сочетании противоположностей создается великая сила.

– Но не тебя, – пробормотал он. – Потому что тебя я бы спас без вопросов.

Он погладил ее по роскошным рыжим волосам и сказал себе: Это не любовь. Ему приходилось постоянно напоминать себе об этом. Как бы там ни было, Хейлин знал, что он сделает все, о чем бы она его ни попросила. И так было всегда.

– До встречи с тобой я была сделана из шипов и колючек. Меня называли Колючей девчонкой, и у меня не было сердца. Ты уже меня спас, – сказала Френни, прежде чем попросить его помочь брату и тем самым поставить на карту все, что у него есть и будет. Она излагала ему свой план, не подозревая о том, что ради нее он был готов рисковать чем угодно. С их первой встречи. Всегда. Даже когда они были в разлуке.

В психиатрической клинике мысли Винсента стали зыбкими, хрупкими, мутными. Его побрили налысо и заставили надеть больничную пижаму, которая при его росте едва на него налезла. Ему не дали ни пояса, ни носков, чтобы не на чем было повеситься, если он вдруг решит свести счеты с жизнью. Когда он впал в исступление в общей палате и принялся крушить все вокруг, ему вкололи убойную дозу успокоительного и долго держали в ледяной ванне. Потом привязали к носилкам и перенесли в эту крошечную палату. В одиночную камеру. Здесь были мыши, он слышал, как они скребутся. Он слышал чьи-то шаги в коридоре. Здесь было все, от чего надо держаться подальше: металл, веревки, вода, страх. Он чувствовал, что слабеет с каждой минутой.

Его лицо было все в синяках после драки в общей палате. Он похудел и осунулся. Сделался тенью, бледным жалким подобием себя прежнего. Он был рад, что Уильям не видит его в таком состоянии. Его насильно кормили таблетками, туманящими сознание; это был торазин, замедляющий все реакции, в том числе и мыслительные. От того Винсента, каким он был раньше, не осталось почти ничего. И все-таки что-то осталось. Даже в медикаментозном дурмане он был все так же упрям и хитер и очень быстро сообразил, что можно держать таблетки между губой и десной, делая вид, что глотаешь, а потом просто выплевывать их и прятать за батареей. Первое, что он вспомнил, когда мозги прояснились, – отрывок из интервью с Джимом Моррисоном, певцом и поэтом, которым Винсент восхищался за его бунтарский дух.

Откройтесь своему самому сильному страху; и тогда страх потеряет всю власть над вами, боязнь свободы уменьшится и исчезнет совсем. И ты станешь свободным.

Стремление к свободе заложено в самой человеческой природе. Этот инстинкт есть у всех, даже у тех, кто уверен, что у них нет надежды. Главный страх Винсента воплотился в реальность: его лишили свободы и заперли в клинике. По сути, в тюрьме, как его предков. Если бы не железные решетки на окнах – если бы не железо повсюду вокруг, – он применил бы свои магические умения, заставил бы распахнуться забитое гвоздями окно и выбрался бы наружу. Он сумел бы спуститься на землю по отвесной стене, а потом вышел бы на шоссе и добрался бы на попутке до города, где растворился бы в толпе на Сорок второй улице и позвонил бы Уильяму из телефона-автомата. Но сейчас он не мог достучаться до собственной магии. В этом месте отчаяния и бессилия Винсент Оуэнс утратил себя, как и многие до него.

Все, что ему оставалось, – закрыть глаза и найти в себе силы продержаться еще один день. Я и прежде пытался, запирал дверь на замок. Я ошибался. Я все делал как надо. Винсент уже не боролся. Он ничего не ел. Он трясся в ознобе, хотя батареи работали на полную мощность, наполняя палату глухим жарким гулом. У него на запястьях еще не зажили ссадины от веревки. Одно время он верил, что сможет сбежать, и врачам приходилось держать его связанным. По ночам он собирал себя по крупицам, пытаясь вернуть те частички своей души, которые потерялись, когда его привезли в эту клинику под конвоем.

Винсент повторял про себя заклинания из «Мага», силясь вспомнить простейшие чары, которые раньше давались ему без малейших усилий. Он был уверен, что ту историю о кузине Мэгги, превратившейся в крольчиху, тетя Изабель рассказала специально для него, когда он пытался сбежать от себя, отрицая свою настоящую сущность. И вот теперь, в этой унылой больничной палате, больше похожей на одиночную камеру, Винсент упражнялся в магии, вспоминая все заклинания, которые знал. Хотя газета на тумбочке шелестела страницами и падала на пол и жестяная посуда – тарелка и кружка – дребезжала, когда он бормотал проклятия, гнетущая аура этого жуткого места все-таки оказалась сильнее. Она давила на мозг, и на психику, и на душу. Он не мог даже выключить свет, горевший в палате всю ночь. Он был кроликом, запертым в клетке. Целыми днями он сидел на матрасе, который стаскивал с койки на пол. Сидел и смотрел на свои бледные босые ноги: какие-то странные, незнакомые и чужие. Ноги мертвеца.

Чтобы не забывать, что он все еще жив, чтобы хоть как-то спасти то немногое, что от него оставалось, Винсент вспоминал холодное озеро в Массачусетсе и тетин сад, где он сочинил свои первые песни. Он вспоминал, как Эйприл Оуэнс стояла, подбоченясь, в высокой калифорнийской траве и говорила ему, чтобы он не давал обещаний, которые не может сдержать. Он вспоминал, как Реджина не отходила от него ни на шаг и как его сердце внезапно наполнилось нежностью и любовью, когда она сказала, что хочет запомнить его навсегда. Он перенесся туда, в то мгновение в солнечной Калифорнии, и там и остался. Он больше не чувствовал запаха лизола, которым мыли полы в палате, его перебил аромат эвкалипта – душистый, пьянящий и свежий.

Он услышал, как щелкнул замок на двери. Кто-то вошел в палату. Но Винсент так глубоко погрузился в себя, что даже не стал открывать глаза. Сидя здесь взаперти, он отточил свою способность уноситься сознанием прочь из тела, чему научился из «Мага». Он сейчас в Калифорнии, где трава, выгоревшая на солнце, отливает густой позолотой. Все остальное уже не важно. Он останется здесь насовсем, если захочет. Хочешь, нарвем цветов? – предлагает Реджина. Все цветы красные, и в сердцевине у каждого дремлет пчела. Кто-то уселся на стул у двери. Обычно так делает медсестра, которая приносит таблетки. Ну ее к черту. Винсент остался в своих воспоминаниях, прячась в высокой золотистой траве.