Семье Валентайнов это давало хоть какое-то личное пространство. Даже у их великодушия были свои пределы.

Библиотеку построили рядом с коптильней, поэтому в ней всегда аппетитно пахло дымком, когда Кора устраивалась в одном из глубоких кресел с какой-нибудь книжкой, принадлежавшей Валентайну. По словам Роя, это было самое большое собрание негритянской литературы к югу от Чикаго. Правда это или нет, она не знала, но книг действительно было не счесть. Кроме трактатов по земледелию и растениеводству тут были целые полки книг по истории. Притязания древних римлян, победы мавров, кровавые междоусобицы в Европе. Гигантские фолианты раскрывались на картах земель, о которых Кора прежде не слыхивала, обозначая границы непокоренного пока мира.

И разнородные сведения о цветных племенах. Рассказы об африканских царствах, фантастические пирамиды, возведенные египетскими рабами. Столяры с фермы Валентайна оказались настоящими кудесниками – как иначе им удалось удержать все эти распираемые чудесами тома на полках и не дать им вырваться наружу. Брошюры со стихами негритянских поэтов, автобиографии цветных ораторов. Филлис Уитли[10] и Джупитер Хэммон[11]. Или был такой Бенджамин Баннекер[12], составитель календарей-альманахов, от которых ее было не оттащить, – снискавший доверие самого автора Декларации независимости Томаса Джефферсона. Кора читала биографии рабов, рожденных в колодках, но выучившихся грамоте. Читала о выходцах из Африки, похищенных, оторванных от родины и семьи, описавших выпавшие на их долю страдания в неволе и обстоятельства побега, от которых леденела кровь. Их истории становились частью ее собственной. Это были истории всех известных ей цветных, истории чернокожих, которым лишь предстояло появиться на свет, – истории, заложившие фундамент их будущих побед.

Все это люди в тесных комнатках написали чернилами на бумаге. У кого-то из них была темная кожа, совсем как у нее. Всякий раз на пороге библиотеки Кору охватывало смятение. Чтобы прочесть все это, как она решила, придется потрудиться.

Однажды ранним вечером в библиотеку зашел Джон Валентайн. Глория Валентайн и Кора успели сблизиться, из-за тяжких перипетий ее жизненного пути Глория шутливо прозвала ее «авантюристкой поневоле», но с ее мужем девушка только здоровалась, они ни разу не разговаривали. Точнее, она откровенно избегала Джона Валентайна, слишком уж неоплатным казался ей долг перед ним.

Он взглянул на обложку книги, которую читала Кора, – роман о жизни мавританского юноши, ставшего грозой семи морей. Из-за несложного языка чтение шло споро.

– А я, признаться, этого не читал, – сказал Валентайн. – Как я слышал, вы часто сюда приходите. Вы ведь из Джорджии?

Кора кивнула.

– Ни разу там не был, – улыбнулся Валентайн. – Мне туда нельзя. Про этот штат рассказывают такие ужасы! Я наверняка тут же ввяжусь во что-нибудь, и жена моя останется вдовой.

Кора улыбнулась в ответ. Все лето он был в поле, посадки кукурузы требовали внимания. Его работники знали, что такое индиго, табак и, конечно же, хлопок, но ведать не ведали, как обращаться с непонятным индейским подарком – кукурузой. Валентайн любезно и терпеливо наставлял их. Но с приближением зимы его все реже было видно. Поговаривали про нелады со здоровьем. Большую часть времени он проводил в доме, корпя над счетами.

Он подошел к шкафу с атласами. Теперь, оказавшись с ним в одной комнате, Кора вынуждена была прервать свое многомесячное молчание. Она спросила его о подготовке собрания.

– М-м-м, – протянул Валентайн, – вы думаете, оно состоится?

– А как же иначе? – спросила Кора.

Собрание пришлось дважды переносить из-за публичных выступлений Ландера в других местах. За столом на кухне Валентайнов начались дебаты на ферме – там Валентайн и его друзья, а позднее и специально для этого приезжавшие философы и известные аболиционисты засиживались за полночь, споря по «негритянскому вопросу». Нужда в коммерческих училищах. В медицинских школах для цветных. В конгрессмене, пусть даже не представляющем их интересы напрямую, но хватило бы и надежного альянса с либеральными кругами белой общественности. Что делать с тавром рабства в головах – ведь многие вольноотпущенники по-прежнему порабощены пережитыми ужасами.

Эти беседы за ужином перерастали в традицию, мало-помалу им стало тесно на кухне, и их вели уже в молельном доме, после чего Глория бросила кормить-поить спорщиков, решив, что сами разберутся. Сторонники постепенного прогресса цветного населения были в контрах с теми, кто не собирался долго ждать. Когда приезжал Ландер – самый прославленный и красноречивый цветной оратор из всех известных, – дискуссии сразу же приобретали предметный характер. Одно дело говорить о судьбах нации, другое – обсуждать будущее конкретной фермы.

– Минго обещает, что это будет незабываемое событие, – хмыкнул Валентайн. – Триумф полемики. Дай бог, чтобы они с этим триумфом не затягивали и можно было лечь спать в человеческое время.

Устав от закулисных игр Минго, Валентайн полностью устранился от организации дебатов.

Когда требовалась оппозиция Ландеру, проще было выставить против него кого-то из местных, а Минго жил на ферме целую вечность. Он был не очень речист, но как бывший раб мог говорить за большую часть обитателей.

Воспользовавшись возникшей отсрочкой, Минго активно упирал на необходимость налаживать отношения с белым городским населением. Ему удалось заронить сомнения в душу нескольких человек сторонников Ландера – а вдруг Ландер ведет свою игру? Говорит-то он вроде откровенно, но кто знает, что у него на уме?

– А если они решат, что мы должны уехать? – спросила Кора, поражаясь, с каким трудом ей даются эти слова.

– Кто «они»? Теперь вы одна из нас, – произнес Валентайн, усаживаясь в кресло, куда всегда забиралась Молли, приходя в библиотеку.

Вблизи стало очевидно, что тяжкая ноша ответственности за множество чужих жизней не прошла бесследно. Вид у него был очень усталый.

– Мы можем все потерять, все, что здесь построили. Есть множество белых, которым наше хозяйство покоя не дает. Даже если они не подозревают о нашем сотрудничестве с подземной железной дорогой. Достаточно просто посмотреть вокруг. Если они готовы линчевать раба только за то, что он выучился грамоте, что они почувствуют при виде библиотеки? Эта комната набита мыслями от пола до потолка. Слишком много мыслей для негра. Или негритянки.

Кора так упивалась невероятными сокровищами фермы, что почти забыла, до какой степени они невероятны. Ферма и прилегающие к ней земли, где все делалось цветными и на благо цветных, были слишком обширны по размеру, и жилось там чересчур припеваючи. Такой вот черный анклав на территории молодого штата. Негритянское происхождение Валентайна уже несколько лет как перестало быть тайной. Кое-кто чувствовал себя уязвленным, что его провели и заставили обращаться с черномазым как с ровней. А теперь этот вконец обнаглевший черномазый еще и тычет им в нос свое процветание.