Женщина устала от игры в любовь и во влюбленность, она перестает считать это единственной своей приманкой; с нравственным и умственным развитием у нее снова появятся инстинкты сохранения своей расы, своих детей, а для этого требуется мать нравственная и чистая, и она хочет такою быть.

Говоря о браке, естественно мысль переходит на ребенка и детскую. За последнее время ярче всех по этому вопросу выступило два голоса, один – патриарха нашей литературы графа Л. Н. Толстого, другой – женщины-врача г-жи Черномордик. Так как Толстой говорит о воспитании, а Черномордик о няньках, то мы сперва и займемся ее статьей. По ее мнению, у нас нет ни матерей, ни нянек. Матери не только сами не несут этой обязанности, но даже тщательно не обдумывают выбор няньки; для своего спокойствия ищут старую, опытную, которой не надо было бы уже руководить; а эти старые няньки жадны, грязны, косно-невежественны и для своего спокойствия прибегают к разным снадобьям, вроде маковой настойки, усыпляющей детей.

Все это совершенно верно, но все это не порождено нашим временем, а напротив, пережитки старого и в настоящее время встречается все реже и реже, разве в таких семьях, где развитие молодой матери не двинулось, несмотря на весь общий прогресс женской жизни, где сама она по-прежнему остается ребенком пустым и испорченным и полагается на нянюшку как на авторитет детского воспитания. Это уже похоже на шарж, точно при найме старой няни мать спрашивает ее: «Вы, нянюшка, опытны в воспитании младенца?» А та отвечает ей: «Как же, матушка, сколько их на моих-то руках перемерло, так уже мне ли не знать, как с ними обращаться!»

Я, например, лично знаю многих молодых матерей из нашего интеллигентного круга, даже не бедных, которые вполне могли бы себе позволить роскошь иметь кормилицу, и которые все-таки сами выкармливают и воспитывают своих детей, у них нянька – только доверенная помощница.

Недочет самый главный первого ухода за ребенком не в няньках, а в том, что самые добросовестные матери действуют по теории, что у наших взрослых девушек, готовящихся к семейной жизни, нет понятия об уходе и обращении с новорожденным ребенком. У нас девушку в семье удаляют от новорожденного, ей как бы неприлично заглядывать за эту завесу, разделяющую поэзию брака от реальной сути.

Если бы институтки и гимназистки, кончающие курс, дежурили в яслях, и если бы каждой из них был поручен ребенок, как в клинике поручается студенту больной, и она должна была бы ответить за его здоровье и за уход за ним, тогда вырабатывались бы и матери, которые сумели бы и выбрать няньку, и руководить ею.

Тем не менее нельзя сказать, чтобы наши бабушки и матери были более умелыми матерями, нежели новейшее поколение, чтобы няньки были умнее и опытнее прежде, чем теперь. Если положение ребенка теперь хуже, чем в былое время, то только потому, что экономические условия жизни изменились, нет более даровых работниц, нет дешевых, больших помещений, и мало в среднем классе совершенно обеспеченных матерей, которых не отнимала бы от детей ни служба, ни работа. Горе – в том, что мы стараемся найти опытную няню, мы требуем опытных врачей, но не делаем ничего, чтобы создать опытную мать.

Граф Толстой говорит одной своей знакомой в письме, написанном в одном из немецких журналов, следующее:

«Разве необходимо приучать детей к барскому образу жизни и давать им чувствовать, что все их потребности должны быть удовлетворяемы без всякого их участия в работе? Мне кажется, что первое условие хорошего воспитания состоит в том, чтобы дети знали, что все им необходимое не падает с неба, а добывается трудом других людей. Понять, что все, чем ребенок живет, дается работой других людей, которые его не знают и не любят, понять это ребенку трудно, но он может и должен понять, что горничная или нянька без всякого удовольствия моет испачканную им посуду, чистит его сапоги и калоши, которые он постоянно надевает чистыми. Он должен понять, что делается это не из любви к нему, а по каким-то совсем неизвестным ему причинам. Если ребенок этого не стыдится, то это является самым плохим началом воспитания и оставляет глубокие следы на всю его жизнь. Избегнуть этого очень легко. Пусть дети все делают для себя сами: пусть выносят свои помои, пусть чистят свои сапоги и платье, пусть сами наполняют свои умывальники водою, пусть убирают свои комнаты, пусть сами накрывают на стол и т. д. Верьте мне, что как ни ничтожно все это, оно все же важно для счастья ваших детей. Правда, что тут выступает вперед главное затруднение. Дети только то делают охотно, что делают их родители, – вот почему делайте все это сами! С первого же месяца вы почувствуете удовлетворение, а дети еще больше будут довольны. Если к этому вы прибавите работу на поле или хотя бы на огороде, это будет очень хорошо, хотя часто такая работа и кажется простым времяпрепровождением. Необходимость заботиться о собственных потребностях, выносить собственные помои признается лучшими школами, без этого условия нет нравственного воспитания или сознания, что все люди – братья и между собой равны».

Я привела отрывок из письма Толстого и не могу его комментировать; я прибавлю, что на Чикагской выставке, которую я посетила, в женском дворце, сыгравшем такую громадную роль в движении женской эмансипации, кроме всесторонней выставки женской деятельности и женского труда как свое естественное добавление, имел место еще и дневной детский приют. Все недостаточные матери, приходившие изо дня в день осматривать, изучать и учиться на выставке, так как во всех отделах давались женщинам практические пояснения и уроки, могли приводить и приносить с собою детей, которые и принимались в этот приют.

Выставка продолжалась несколько месяцев, и дети приобрели там массу мелких знаний в связи с разумной дисциплиной: дети, играя, могли многому там научиться, так как для них устраивались спектакли, совещания, была библиотека, приноровленная к их возрасту. Ничто не могло быть любопытнее деятельности «Детского сада» и «Кухонного сада» на выставке.

Дети, играя, убирали постели, мели пол, стирали пыль и были посвящены во все подробности хозяйства.

Кроме того, при знаменитом Hull Hous’е, в Соединенных Штатах, служащим приютом для бедных иностранцев, среди разных отделений есть одно специальное для беднейших детей. Дети живут там совершенно самостоятельною жизнью. Надзор за ними старших – только в смысле неизбежной помощи и совета, затем, кроме известных часов урока дети заведуют всем своим хозяйством: шьют, чинят, убирают, стряпают, прислуги им никакой не полагается, за непослушание, эгоизм и нерадение им приходится поплатиться собственным опытом.

Я не знаю, возможны были бы у нас такие колонии, но справедливо сказать, что там, где у американцев практика, у нас все идет только в теории, и потому ни перворазрядный институт, ни последний приют для детей Вяземской лавры не выпускает практически-воспитанных людей.

Сколько бы мы ни говорили о недочетах детского воспитания, о новых и старых системах, о няньках, учительницах, мы не добьемся никаких результатов, пока у нас не будет опытных матерей.

Мужчина, желающий заняться каким-нибудь ремеслом, искусством или профессией, тщательно изучает его. Он давно уже специализировался в области своей деятельности; если инженер, архитектор, профессор или строевой офицер окажется плохо подготовленным, его не пощадят товарищи, на него не только посыпется град насмешек, но к нему начнут относиться с презрением.