— Никогда?

— По крайней мере, я такого не припоминаю. А я вряд ли такое забыл бы. Но я знаю людей, которые сделали обратную операцию, посчитав, что обрезание лишает их полноценного сексуального удовольствия.

— А это можно восстановить?

— Кое-кто считает, что можно. Почитай, к примеру, блог Элвина Полякова. Если хочешь, могу познакомить с ним лично. Он чертовски любезен и разговорчив, но говорить может только об этом и ни о чем другом. Он даже продемонстрирует тебе свой член, если хорошенько попросишь. Теперь он, как минимум, на полпути к превращению из еврея в гоя.

— Я полагаю, это один из ваших СТЫДящихся?

— Правильно полагаешь. Стыдиться сильнее, чем он, просто невозможно.

— А ты своего члена не стыдишься?

— По-твоему, должен?

— Я просто спросил. В школе ты был очень горд своим обрезанием.

— Должно быть, я хотел тебя поддразнить. Сейчас я просто ношу его в штанах. Я вдовец, Джулиан, и мысль о том, обрезан я или нет, не является для меня приоритетной.

— Извини.

— Не извиняйся. Я рад, что твоя жизнь стала такой членоцентричной.

— Я только пытаюсь рассуждать философски, Сэм.

— Понимаю, Джулиан. Другого от тебя и не ждал.

Прежде чем положить трубку, Треслав задач еще один вопрос:

— Кстати, а твоим сыновьям делали обрезание?

— Спроси у них сам, — сказал Финклер и отключился.

Разговор на ту же тему с Либором получился более интересным.

Опасения Либора, что они станут реже видеться после переезда Треслава к Хепзибе, не оправдались. Все перемены зависели только от самого Либора. Он теперь нечасто предпринимал пешие прогулки, но вместо этого завел обыкновение, вызвав такси, посещать дом Хепзибы среди дня, когда сама она находилась в музее. Вдвоем с Треславом они пили чай на кухне, где витал дух хозяйки, использующей чертову дюжину огромных бурлящих котлов для приготовления одного вареного яйца. Оба любителя домашнего очага ощущали это незримое присутствие и переглядывались с понимающими улыбками.

Либор теперь пользовался тростью.

— Дошло и до этого, — сказал он.

— Тебе она к лицу, — заверил его Треслав. — Напоминает о старой Богемии. Только надо раздобыть трость со спрятанным внутри клинком.

— Чтобы отбиваться от антисемитов?

— Тебе-то зачем? Это на меня они напали.

— Ну тогда ты и заводи такую трость.

— Кстати, раз уж мы вспомнили о клинках, как ты относишься к обрезанию?

— Без восторга, — сказал Либор.

— Оно когда-нибудь было для тебя проблемой?

— Оно стало бы проблемой для меня, будь оно проблемой для Малки. Но Малки ничего такого не говорила ни разу.

— И оно не мешало тебе получать удовольствие от секса?

— Я думаю, мне, скорее, мешало бы то, что осталось не отрезанным у тебя. Не пойми превратно — уверен, ты с этим смотришься лучшим образом, а вот я бы смотрелся гораздо хуже. Так что с эстетической точки зрения я не в претензии. Я выгляжу так, как должен. Мы ведь говорим об эстетике?

— Не совсем. Я недавно прочел, что обрезание снижает сексуальную активность, и хочу знать твое мнение.

— Думаю, оно наверняка снизит твою активность, если ты сделаешь его в таком возрасте. Что до меня, то я не могу пожаловаться. Честно говоря, мне моей активности было достаточно — и даже более чем. Такой ответ тебя устроит?

— В общих чертах.

— Только в общих чертах? — Он взглянул на Треслава, который в свою очередь пристально смотрел на него. — Я знаю, о чем ты думаешь.

— И о чем же?

— Ты думаешь, что я уж очень активно возражаю. По-твоему, будь я необрезанным, мне было бы труднее устоять перед Марлен Дитрих. Ты считаешь, что от чар этой арийки меня уберег не только Божий промысел, но и кое-что более приземленное.

— Ты любил рассказывать, как чудом сохранил супружескую верность, несмотря на искушения, какие и не снились большинству других мужчин…

— И ты хочешь спросить: не помогло ли мне в этом отсутствие крайней плоти?

— Я не стал бы формулировать это так прямолинейно.

— Считай, что сформулировал.

— Извини.

Либор откинулся на спинку стула и поскреб лысый череп. Печальная улыбка — отблеск давних воспоминаний — осветила его лицо.

— По правде говоря, это мне следует извиниться, — сказал он. — Возможно, я слишком старался произвести благоприятное впечатление, а ты слишком поспешно принимал мои слова на веру. Я попрошу тебя об одной услуге: когда я покину этот мир, помяни меня в прощальном слове как любящего мужа, но при этом не делай упор на мою супружескую верность. Оставь на моей совести хоть один грешок.

— Что касается грешков, — сказал Либор уже перед уходом, давая понять, что его серьезно волнует эта тема. — Я прошу не только за себя, но и за Малки.

Треслав покраснел:

— Ты хочешь сказать, что Малки…

— Нет, ничего такого я за ней не замечал, да и не хотел замечать. Я говорю о защите ее репутации: женщина не должна провести всю жизнь в идеальном браке с безупречно верным супругом.

— Почему нет?

— Потому что в этом есть нечто для нее унизительное.

Треслав покраснел снова.

— Я не понимаю, Либор, — сказал он.

Либор поцеловал его в щеку и больше ничего не сказал. Но Треслав угадал в этом молчании его ответ: «Ты не понимаешь потому, что ты не один из нас».

4

Как правило, по возвращении домой Хепзиба сразу принимала душ. В музее продолжались отделочные работы, и она не могла расслабиться, пока не смоет с себя строительную пыль и грязь. С порога возвестив Треславу о своем прибытии, она просила его наполнить пару бокалов вина — ей нравилось само это действо, хотя потом она редко выпивала хотя бы каплю, — или же присоединиться к ней в ванной, если он в этот вечер ощущал себя скорее Приапом,[104]нежели Бахусом.

Вообще-то, она предпочитала принимать душ в одиночку, тем более что для второго человека там оставалось очень мало места. Однако у нее хватало такта не остужать пыл Треслава, а иногда ей приходился очень кстати массаж, который он делал, убедившись, что сейчас она не хочет ничего больше.

— Ах, до чего хорошо! — приговаривала она, когда его руки массировали ее спину под струей горячей воды.

Она как-то по-особенному произносила слово «хорошо» применительно к его действиям и словам — «Вот и хорошо», «Это ты хорошо придумал», «Как хорошо получилось», — отчего у Треслава возникало ощущение, что он, как мужчина, обрел свое место в жизни.