– Кто император – он или я? – зашелся в гневе Валентиниана, глядя на комита финансов безумными глазами.

Веспасиан, сухой сдержанный человек лет пятидесяти, на вопрос императора лишь руками развел, зато магистр Петроний, присутствовавший при разговоре, не замедлил с ответом:

– Скорее он, чем ты.

Свою горсть соли на раны, нанесенные самолюбию божественного Валентиниана, высыпала сиятельная Гонория, которая прилюдно заявила императору, что согласна стать женою дукса Ратмира, поскольку пребывание в гнезде разврата становится для нее невыносимым. Под гнездом разврата она имела в виду императорский дворец, так и оставшийся необновленным из-за интриг префекта Аэция. В поддержку Гонории неожиданно высказался епископ Рима Лев, заявивший, что неопределенность положения сестры императора приведет, чего доброго, к новым бедам для разоренной войнами империи. И сразу же в Римском Сенате заговорили о соправителе божественного Валентиниана, в которые прочили его будущего зятя. Император весьма нелестно отозвался об умственных способностях благородных мужей, заседающих в Сенате, но своим выпадом только укрепил последних в невысоком мнении о своей персоне.

– Это заговор, – негромко произнес магистр пехоты Петроний, двигая по доске шахматную фигуру.

– Кого ты имеешь в виду? – насторожился Валентиниан.

– Пока жив префект Аэций, ты так и останешься простой пешкой.

Император сгреб со столика фигуры и швырнул их в голову Петрония, однако бывший доместик, а ныне магистр даже бровью не повел на безумную выходку Валентиниана. В своей правоте он не сомневался, зато выразил сомнение в способности императора разрешить сложную ситуацию, особенно если эта ситуация складывается в жизни, а не на шахматной доске. Это был вызов, и божественный Валентиниан его принял:

– Я ловлю тебя на слове, сиятельный Петроний. Ты никуда не годный шахматист, но, возможно, я не ошибусь, доверив тебе разрешение жизненных коллизий.

Если бы Валентиниан знал, какие мысли сейчас прячет магистр пехоты за высоким лбом, он не выпустил бы его живым из дворца. Увы, император плохо разбирался в людях. Непомерно раздутое самомнение мешало видеть ненависть там, где, как ему казалось, гнездилась лишь преданность. Магистр Петроний не простил Валентиниану позора и смерти жены. Он спокойно сносил насмешки подлецов и презрительные взгляды достойных людей, ибо твердо знал – час расплаты придет. В окружении императора не было до поры человека более преданного, чем патрикий Петроний Максим. Однако никакая преданность, никакое даже самое верное сердце не выдержало бы подобного надругательства. Но если женское сердце лопается от боли, то мужское превращается в камень. У Петрония хватило бы смелости убить императора. Наверное, он так и сделал бы, улучив подходящий момент, если бы не сочувствие императрицы Евпраксии, неожиданно пролившееся бальзамом на его кровоточащую рану. До сего момента Петроний императрицу практически не замечал, быть может потому, что и сам Валентиниан, увлеченный охотой за чужими женами, на свою собственную не обращал ни малейшего внимания. Со дня своего переселения в Рим он, кажется, ни разу не появился на женской половине дворца. Сиятельной Евпраксии уже давно перевалило за тридцать, однако она по-прежнему считалась одной из красивейших женщин Рима. Охотники развлечь императрицу, по сути брошенную своим мужем, находились всегда. Но не всем везло, как рексу вандалов Яну. А в одну из душных ночей повезло и Петронию. Это случилось через месяц после того, как умерла Луция. Петроний был тогда еще доместиком, в чьи обязанности входило охранять покой не только императора, но и императрицы. Евпраксия уже знала все подробности трагедии, случившейся во дворце, и сочла своим долгом выразить сочувствие Петронию. Сочувствие очень быстро переросло в чувство. И доместик оказался в постели императрицы раньше, чем осознал, какие перемены сулит ему эта страсть, вспыхнувшая одновременно в сердцах двух не очень молодых людей. Понимание пришло, когда он неожиданно для многих и в какой-то мере для себя самого стал магистром пехоты. Он вдруг ощутил вкус власти. И это было ни с чем не сравнимое ощущение. Слухи о предстоящей свадьбе дукса Ратмира с Гонорией только подхлестнули его честолюбие. Почему Ратмир? Кто он такой, этот незаконнорожденный сын матроны Пульхерии, чтобы претендовать на безграничную власть? Чем он лучше римского патрикия Петрония Максима, чьи предки были консулами еще во времена Республики? Между Петронием и властью стояли три человека – Гонория, Аэций и Валентиниан. Устранив Валентиниана первым, он не получал ничего. Просто расчищал дорогу ничтожному Ратмиру. Начинать надо было с Аэция, ибо именно этот человек сосредоточил в своих руках власть над империей. Но при этом надо было сделать все, чтобы даже тень подозрения не упала на самого Петрония. Наоборот – весь Рим должен увериться в том, что именно Валентиниан устранил Аэция, сдерживавшего его безумные порывы.

Нужных людей Петроний нашел достаточно быстро. Вечный Город был переполнен дезертирами, готовыми за пригоршню денариев убить кого угодно. Важно только, чтобы эти люди оказались в нужное время в нужном месте. А самым удобным местом для устранения Аэция был императорский дворец. Если бы дело происходило в Ровене или Медиолане, у Петрония не возникло бы проблем. Но императорский дворец в Риме он знал плохо. И ему потребовалось два месяца, чтобы подготовить покушение.

– Как твои успехи, Петроний? – спросил его с усмешкой Валентиниан. – Наша партия затянулась. Мне надоело ждать, когда ты сделаешь первый ход.

– Мне нужна твоя помощь, – склонил голову Петроний.

– Уж не мне ли ты предлагаешь нанести решающий удар? – спросил император.

– Я просто хочу знать, когда префект Аэций посетит твой дворец.

– Нет ничего проще, магистр, – усмехнулся император. – Я жду Аэция сегодня вечером. А ты уверен, что его визит будет последним?

– Можешь с ним попрощаться навек, божественный Валентиниан.

– Браво, Петроний, ты вселяешь в мое сердце надежду.

Префект Аэций был убит на ступенях императорского дворца на виду у Валентиниана и его многочисленной свиты. Трое убийц, переодетых гвардейцами, шагнули навстречу префекту и вонзили мечи в его грудь, прикрытую лишь легкой материей. Убийц задержать не удалось, они скрылись в поднявшейся суматохе, словно растворились в воздухе. Божественный Валентиниан был потрясен случившимся, о чем не замедлил сообщить всем присутствующим. Увы, в его горе по поводу смерти сиятельного Аэция не поверил никто – ни свита, ни обыватели славного города Рима, ни даже верный евнух Гераклион. По городу полз упорный слух, что наемных убийц не было, а префекта закололи гвардейцы Валентиниана, воспользовавшись удобным моментом. Это высказанное кем-то предположение вскоре переросло в уверенность, когда из императорского дворца пришла еще одна печальная весть – о смерти сиятельной Гонории. Сестра императора всегда отличалась крепким здоровьем, и ее внезапную кончину нельзя было объяснить болезнью. Многих, включая императрицу Евпраксию, эта расправа над самыми близкими к Валентиниану людьми привела в ужас.

– Следующей буду я, – прошептала императрица на ухо своему самому близкому человеку. – Сделай же что-нибудь, патрикий Петроний!