Об этом никому не нужно слов,

И не пересказать бы мне, конечно,

И вопль, и плач, и поздний тщетный зов,

И как она, страдая в тьме кромешной,

Кляла Фортуну и самих богов,

Лицом — к лицу сыночка прижималась

И в муках, и рыданьях надрывалась.

CCCLXX

Но наконец, как чтить умерших строгий

Повелевал обычай той порой,

Так тело, после скорби слезной, многой,

Рождавшей плач, и жесткий вопль, и вой,

Сожгли, рыдая с мукой и тревогой,

С великой, безутешною тоской,

Как те, что в этой жизни благо знали

Единственное — и его теряли.

CCCLXXI

А после пепел стынущий собрали

Костей сыновних и к реке пошли,

Где воды все багряные бежали

И кровью сына милого цвели.

У берега там землю раскопали

И пепел в ней глубоко погребли,

Чтоб имя там его не погасало,

Но реку навсегда знаменовало.

CCCLXXII

С тех пор, как ныне, реку люди стали

Прозваньем Африко именовать:[269]

И там в тоске и горе пребывали

Отец-страдалец, мученица мать.

Так Африко окончил жизнь в печали.

О милом память — речке сохранять.

Оставим их и возвратимся снова

Мы к Мензоле, о ней продолжу слово.

CCCLXXIII[270]

А Мензола тем временем страдала

И грустно и раздумчиво жила.

Но все ж, поняв, что облегчить нимало

Всего, что совершилось, не могла, —

В несчастиях терпенье обретала

И, как бывало, снова начала,

Хоть изредка, с подругами встречаться

И, хоть и против воли, оживляться.

CCCLXXIV

И повстречать не раз ей приходилось

Тех нимф, что были с ней, когда она

Досталась Африко. Все, что случилось,

И все другие знали уж сполна, —

Не о грехе, конечно: говорилось

О том, как честь успешно спасена.

И Мензола, умея лицемерить,

Заставила в свое спасенье верить.

CCCLXXV

И с каждым днем спокойней становилась

И тверже Мензола, убеждена,

Что к ней все уваженье сохранилось

Ее подруг, считавших, что она,

Как и они же, чести не лишилась,

И лжи ее поверивших сполна,

Так что казалось ей, что и Диана

Уж ни греха не вскроет, ни обмана.

CCCLXXVI

Не значит это, что она изгнала

Из сердца Африко иль чтоб могла

Забыть услады прежние, — нимало;

Иль чтоб его тихонько не звала,

Когда не страшно, или не вздыхала

По нем частенько, ласково-мила;

Влюбленную, любовь ее страшила, —

Она огонь глубоко в сердце скрыла.

CCCLXXVII

И, как всегда, бродить уже решилась

С подружками она, с копьем в руке,

Охотясь. Вот в том месте очутилась,

Где Африко сдалась. И вдалеке

Любуясь, завздыхала, умилилась,

Чуть слышно молвя в сладостной тоске:

«Мой Африко, всей радостью земною

Ты здесь упился, овладевши мною!

CCCLXXVIII

Теперь уж я не знаю, что с тобою,

Но, думаю, тоскуешь обо мне

Глубоко. Только не моей виною:

Страх не дает мне мыслить об огне».

Так говоря, желала всей душою,

Чтоб Африко доволен был вполне,

Теперь уверенная уж заране,

Что все здесь тайна — нимфам и Диане.

CCCLXXIX[271]

Так Мензола любила и не смела

Любить — и подневольною жила,

Лицом прекраснейшим чуть побледнела,

Затем, что в лоне тихо зацвела

Плодом любви и им отяжелела.

Три месяца в неведенье была,

Что быть ей матерью, в великой боли

Родивши сына — и не минуть доли.

CCCLXXX

Природа между тем свой ход свершала,

И на четвертом месяце, слышна,

Жизнь существа быть ясной начинала,

Которое в себе несла она.

Всем этим озабочена немало,

Дивилась Мензола, изумлена,

Что стан и бедра явно пополнели,

И так окрепли и отяжелели.

CCCLXXXI

И Мензола, не ведая, в чем дело,

Была тут очень всем удивлена, —

Ведь никогда ни сына не имела,

Ни дочери; и думала она;

«Иль это к худу, что теряет тело

Всечасно стройность? Верно, я больна,

И с каждым днем я становлюсь тяжеле, —

Упасть бы хоть безвольно, в самом деле!»

CCCLXXXII

Близ Мензолы, — по берегу с полмили, —

В то время нимфа некая жила

(Ее жилье чащобы затаили), —

Во врачеванье сведущей слыла

Превыше всех и знала в полной силе

Премудрости науки — без числа.

И ей уж больше сотни лет считалось,

И нимфа Синедеккья называлась.

CCCLXXXIII

К ней Мензола-простушка побежала

И молвила: «О мать, мне твой совет

Необходим». И тотчас рассказала,

Что чувствует и как боится бед.

Та головой поникшей покачала,

Смущенная, и молвила в ответ:

«Ты, дочь моя, с мужчиной согрешила,

И не могу, чтоб это тайной было».

CCCLXXXIV

Тут Мензола всем ликом покраснела,

Такие речи слыша, со стыда;

И, видя, что не скрыть такого дела,

Потупилась, робея; и, горда,

Обидеться хотела — не посмела,

Увидела, что не минет беда

В глазах у той, что все уже узнала,

И молча, и не глядя — зарыдала.

CCCLXXXV

И Синедеккья тотчас убедилась

Из этих слез и чистого стыда,

Что не по доброй воле все случилось,

Что тут не преступленье, а беда.

И бедная насильно подчинилась.

Она смягчилась несколько тогда

И, чтобы деву ободрить немного,

Заговорила медленно и строго:

CCCLXXXVI

«Тут прегрешенье, дочь моя, такое,

Что не мечтай надолго скрыть его.

И так как