— Это же для вас такая обуза — иметь честного человека в качестве консильери.

— Честного? — Полковник ткнул пальцем в доверенности. — Эти документы доказывают, что ты такой же мошенник, как и мы. Ты от этого хочешь убежать?

Ему явно доставляло удовольствие мучительное посвящение своего консильери в жулики. Он даже весело напутствовал меня, когда я выходил с доверенностями из его кабинета:

— Будь осторожен.

Вернувшись к себе за стол, я испытал облегчение. Сегодня меня не похитят и не начнут пытать. Заказав холодный чай с лимоном, я откинулся на спинку стула и несколько минут не шевелился.

Включилась другая часть моего мозга. Сорок миллионов! Только представь! Можно сейчас же улететь в Цюрих, перевести деньги на личный счет в банке, выделить, скажем, десять миллионов на обеспечение своей безопасности (существуют же полулегальные организации, нанимающие отставников парашютно-десантных частей и «Морских львов»), купить пять домов в пяти странах на вымышленные имена и счастливо зажить. Не получится. Только не с моим воображением. Когда мой бесконечно расчетливый ум перенесся в подобное будущее, я видел только бессонные ночи: я лежал, не сомневаясь, что служанка — шпион Зинны, а все охранники работают на Викорна. Забудь! Благодаря своей трусости я честный консильери.

Завершающим аккордом этого беспокойного дня стала эсэмэска от Сукума:

«Не занимай вечер. С тобой свяжутся».

Только я не знал, что оно от Сукума, поскольку он воспользовался чужой сим-картой. Мысли об этом вертелись в правой доле моего мозга, а левой я планировал отправку доверенностей.

Даже в таком небольшом деле не обошлось без трудностей. Службой доставки полицейского управления я, разумеется, не мог воспользоваться. И приглашать курьера в управление тоже нельзя. Надо было солгать, куда я отправляюсь… Внезапно я почувствовал себя так, словно внутри у меня поселилась школьная учительница, которая хмурится из-за самого малого проступка. И когда, улизнув из здания, я трясся в седле мототакси в поисках отделений «Федерал экспресс» или «Ди Эйч Эл», то чувствовал себя почти Макбетом: «…Так далеко зашел, что повернуть уже не легче, чем продолжить путь…»[68]Или что-то в этом роде. Но в то же время твердил себе, что ничего особенного не делаю — собираюсь просто отослать адвокату из Цюриха кипу официальных документов. Я всего-то «белый воротничок» гангстерской профессии. Зачем же такие ужасные мучения?

Оказалось, отделение «Федерал экспресс» находится неподалеку от Нана. Отослав бумаги, я ужасно захотел пива и почти час просидел в баре у входа на площадь. Заведения со стриптизом еще не открылись, а в баре, где подавали пиво, девушки были ненавязчивыми, хотя многие из них согласились бы «принять со мной душ» в соседней гостинице на час, если бы я хорошенько попросил. Они все вдруг показались мне такими невинными… Даже те, что закаленнее, старше и десяток лет занимались проституцией, выглядели непорочными: они хоть и варились в котле ремесла, но не позволяли работе марать душу. Я же оказался на плохой дорожке и решил, что лучшее будущее для меня — духовное очищение с Тарой. Ее образ неожиданно возник в моем воображении примером чистоты человеческого духа — будоражащим доказательством того, что и в этой грязной жизни такое возможно. И впервые за все расследование убийства Толстого Фаранга я обрадовался, получив весточку от Сукума, хотя он опять писал анонимно, воспользовавшись чужой сим-картой.

«Под мостом у здания портового управления в Клонг Toe в десять вечера».

Этот мост бы прямо напротив дома Сумасшедшей Мими Мой на реке Чаопрайя.

Мы ждем под мостом. Сукум в этот день не побрился и надел мешковатые шорты военного образца, старую черную майку и вьетнамки. Другими словами, он изображал крестьянина с реки и категорически отказывался говорить, куда мы направляемся. Но с другой стороны, дал понять, что рискует жизнью и здоровьем, провожая меня туда, куда он меня провожает. Он не подтвердил и не опроверг, что целью нашего путешествия является дом Сумасшедшей Мой.

Подгреб паромщик, его наружность поражала уродством. Две скамьи в его старом каноэ были разбиты, да и посудина выглядела так, словно недавно потерпела кораблекрушение. Обнаженные руки и грудь паромщика покрывали тюремные татуировки, лицо бороздили зловещие шрамы, в которых глаз полицейского легко узнал следы поножовщины.

Когда мы поднялись на борт его суденышка, он, не говоря ни слова, резко дернул шнур стартера крохотного подвесного мотора. Мы молча пересекали черную реку, стрекотал только двигатель, его лодочник заглушил за сотню ярдов от пристани Мой. Теперь слышались лишь негромкие звуки реки: шум разрезаемой носом каноэ воды, всплески играющих на поверхности рыб и водяных крыс, едва долетающие с противоположного берега голоса.

Дом Мой покоился в темноте. Лодочник даже с выключенным мотором не стал приставать к причалу, взял весло, неслышно обогнул мыс и привязал суденышко к стволу дерева напротив дома по другую сторону заводи. Не веря собственным глазам, я смотрел, как Сукум достал бинокль ночного видения из привезенной с собой сумки. Поднес к глазам, что-то подкрутил и подал мне.

Когда зрение освоилось с зеленым цветом в окулярах, я разглядел сидящих полукругом на террасе девятерых монахов — они расположились спиной к дому, лицом к реке. Монахи, казалось, пели, но так тихо, что не было слышно даже на воде. Однако нет, это не монахи. Просто сидят на манер монахов, и на них длинные одеяния, однако не монашеские, теперь я это понял — длинные черные балахоны с капюшонами скрывали лица поющих.

Сукум дал мне знак оглядеть все владение Мой. Я повел биноклем и заметил, что дорожка от причала к жилищу претерпела изменение: на ней возникли три импровизированные арки из бамбука, под которыми пришлось бы пройти всякому, кто хотел добраться от реки к дому. Я нахмурился и повернулся к Сукуму, намереваясь попросить объяснений, но в это время прибыли лодки. Первая — футов шестидесяти длиной, со змеевидным носом — была полна пассажиров. Люди вышли на пристань, сгрудились в кружок и ждали. Подошла гребная шлюпка, в ней находились всего трое, как будто только мужчины. У одного повязка на глазах. Ему помогли выбраться на пристань и заботливо проводили на берег. Сняли повязку, и я ахнул: пленником оказался член парламента, недавно переметнувшийся в другую политическую партию.

Я посмотрел на Сукума, но тот яростно замотал головой, призывая продолжать наблюдение. Один из ведущих церемонии, судя по всему, исполняющий роль старшего жреца, подал прибывшему кусок бамбука — явно с текстом, который следовало прочитать неофиту. Новообращенный отвесил три смиренных поклона в сторону дома Мой, снял ботинки, носки и рубашку, и его с обнаженной грудью провели под тремя бамбуковыми арками. Под каждой он останавливался и говорил несколько слов — видимо, трижды повторяя каждую фразу.

Наконец он достиг террасы, которую преобразили ради такого случая. Из дома вынесли святилище из черного дерева и повесили над ним портреты предков Мой. Сама Мой и ее служанка сидели в напоминающих троны креслах из пальмового дерева с украшенными павлиньими перьями спинками.