Чтобы несколько увеличить этот запас, они занялись перегонкой морской воды, добывая из соленой воды пресную; получалась вода несколько горьковатая на вкус, но не соленая. Они смешивали ее пополам с камчатской водой, пока той еще оставалось немного, и каждый получал ежедневно небольшую кружку, и так продолжалось в течение долгого времени. Они собирали также дождевую воду.

Таким способом кое-как, с большой нуждой, пробились до конца плавания. Многие из команды также заболели цингой; два лейтенанта и один констапель умерли в плавании, капитан Чириков слег на долгое время и совсем обессилел. Из офицеров оставался только один — в то время штурман, ныне капитан-лейтенант, Иван Елагин. Он довел судно до Авачинской бухты, куда оно прибыло 17 октября 1741 года.

Еще до прибытия в Петропавловскую гавань умер профессор де ла Кроер. который также проделал с ними всю кампанию. Вот все, что я узнал про плавание «Святого Павла», о случившихся с этим судном происшествиях, и что я здесь вкратце изложил.

Так как по приходе на Камчатку я нашел там довольно большой запас продовольствия, то я решил в этот же год вернуться в Охотск, чтобы иметь возможность скорее и подробнее доложить Адмиралтейств-коллегии о моем прибытии. Для этой цели я распорядился по мере возможности и со всей поспешностью снабдить наше судно возможно лучше материалами для конопатки и прочим необходимым для его ремонта.

Так как, однако, по вместимости нашего судна численность команды была чрезмерно велика, а осенняя пора уже приближалась, то я решился оставить половину команды на зимовку на Камчатке под командой артиллерийского офицера Берента Розелиуса, который также проделал с нами весь поход, с инструкцией и приказом — следующей весной с первым судном, отходящим из Камчатки в Охотск, последовать туда за мной, не оставляя никого из остальных членов команды.

Закончив все свои дела и запасшись полностью провизией и всеми прочими припасами, 2 сентября 1742 года вышел из Авачинской бухты при благоприятной погоде. Но не успел я, однако, пробыть в море и 24 часов, как поднялся сильный юго-западный ветер, который в нашем плавании не был нам попутным.

Судно стало испытывать сильную качку, и обнаружилась сильная течь в трюме. Время года было такое, что с полным основанием можно было опасаться сильных штормов. Мы отлично знали, что наш гукер не обладает крепостью, необходимой для морского судна.

Я созвал совет, пригласив всю команду, бывшую со мной на судне, и мы единодушно решили снова вернуться в Авачинскую бухту и там провести зиму, с тем чтобы к будущей весне полностью отремонтировать судно и совершенно безопасно совершить на нем плавание по морю. Это и было приведено в исполнение. 3 сентября мы вернулись в Авачинскую бухту, где стали готовиться к зимовке.

Громадную разницу почувствовали мы между этой зимовкой и предыдущей, ибо, во-первых, все мы были вполне здоровы, а во-вторых, не испытывали никакого недостатка ни в квартирах, ни в продовольствии. Хлеб и крупа имелись в изобилии; вдобавок я распорядился доставить сотню северных оленей, таким образом, и в мясе мы не терпели никакого недостатка.

На Камчатке не водится лошадей, а следовательно, в летнее время невозможно предпринять путешествие сушей. Чтобы послать отчет о моем прибытии главному командованию и Адмиралтейств-коллегии, я должен был дожидаться санного пути, когда по здешнему обыкновению можно очень быстро передвигаться на собаках.

Между тем я занялся составлением рапортов и отчетных донесений, равно как меркаторских карт нашего путешествия, с тем чтобы немедленно по установлении санного пути послать их в надлежащие учреждения. Это и было выполнено 15 ноября 1742 года. В этот день я послал, в то время боцмана, ныне младшего лейтенанта, Алексея Иванова, а с ним солдата для охраны его в пути. Как мне удалось впоследствии узнать, он лишь в августе следующего, 1743 года прибыл в Санкт-Петербург.

В марте 1743 года мы приступили к ремонту нашего судна и к его укреплению. Так как у нас не имелось никакого другого дерева, кроме березы, которая вырастает на Камчатке до довольно большой толщины, но высотой не больше четырнадцати-пятнадцати футов, то я распорядился напилить из нее дюймовых досок, которыми почти полностью обшил все судно, а затем основательно проконопатил его так, чтобы оно стало водонепроницаемым, словно бутылка.

27 мая со всей командой я вышел из Авачинской бухты. Обогнув южную оконечность Камчатки, называемую мысом Лопатка, и войдя в Пенжинский залив, зашел в устье реки Большой, так как мне было хорошо известно по прежнему опыту, что упомянутый залив зачастую до середины июня не очищается от плавучих льдов.

Поэтому я переждал там время, пока явилась возможность плыть дальше, и 27 июня 1743 года прибыл в Охотск, который являлся начальной гаванью нашей экспедиции и где были построены все суда, принимавшие участие в Камчатской экспедиции. На этом заканчивается мой рассказ о наших морских путешествиях и о том, что приключилось с нами во время плаваний.

Полагаю совершенно излишним останавливаться здесь на наших дальнейших работах в течение тех шести лет, которые мне пришлось еще пробыть в Сибири, ибо это не имеет отношения к морскому путешествию, а в начале настоящей книги по поводу нашего путешествия к Охотску я кое-что вкратце рассказал о нашем пути и о самой Сибири.

Достаточно здесь сказать только, что в конце января 1749 года я вернулся в Санкт-Петербург и, следовательно, целых шестнадцать лет провел в составе Камчатской экспедиции.

Для сведения мореплавателей я сообщу некоторые подробности, касающиеся плавания между Охотском и Камчаткой, вокруг мыса Лопатки и до Авачинской бухты, так как никаких исправных карт этих вод не существует.

Фарватер выхода из Охотска описан быть не может, так как каждый год при сильном ледоходе он изменяется льдами, выносимыми из реки Охоты; прошлогодние проходы затягиваются песком, а взамен их открываются новые.

Прежде чем пуститься в плавание из Охотска, рекомендуется предварительно разведать состояние песчаных банок при выходе из гавани и на самом глубоком найденном канале установить буй или другой какой-либо знак, так как если пренебречь этой мерой предосторожности, то очень легко можно погубить свое судно.

Следует учесть также, что осадка судна не должна превышать десяти футов, причем необходимо тщательно следить за высотой прилива. При самом высоком приливе глубина на банках не превышает двенадцати футов. Это иным, быть может, покажется совершенно излишним предупреждением, так как обязанностью каждого моряка является соблюдение этих мер предосторожности, то есть тщательное изучение фарватера со слов сведуших лиц или по личному осмотру, прежде чем воспользоваться им на деле.