— Да уж, — сказал Майкл, — жуткая история, согласен, но, что хуже всего, я в нее не верю. Слушай, радость моя. Ты же знаешь, что я от тебя без ума, знаешь, что ради тебя я на все готов, но этот бред собачий я слушать больше не намерен, учти. Господи, ты, вообще-то, правду от неправды отличаешь?

— Ну, я в принципе не знаю, как на это можно отвечать, — сказала она тихо.

Она вылезла из кровати и ушла вглубь комнаты, и Майкл подумал, судя по напряженному контуру ее спины, что ей стало стыдно, но тут она обернулась и смерила его спокойным оценивающим взглядом.

— Какой же ты жестокий! — сказала она. — Я сначала думала, что ты человек чуткий, а ты на самом деле злой и жестокий.

— Ну да, ну да, — проговорил он, попытавшись придать своему голосу усталое выражение.

Примерно так и прошла вся осень, но даже тогда он был уверен, что все наладится. Если дать ей некоторое время посердиться, а потом дождаться, пока она примет душ и переоденется, можно было не сомневаться, что она с легкостью придумает, как вернуться к прежним приятным отношениям, не потеряв при этом лица; а сам он к этому моменту был готов помириться с ней уже на любых условиях.

Он никогда не упускал случая похвастаться ею перед другими мужчинами — даже перед незнакомыми, даже в ресторанах, которые выбирала она и которые он на самом деле не мог себе позволить, — поэтому он с удовольствием взял ее с собой, когда Том Нельсон, приехавший в город на целый день, пригласил его посидеть в баре в северной части Манхэттена. Он знал, что, когда Том ее увидит, у него от зависти отвиснет челюсть, — и она отвисла. Правда, тот именно вечер едва не закончился катастрофой, когда Джейн, грациозно склонившись над столом, спросила Тома:

— Чем же вы занимаетесь?

— Я художник.

— Современный?

Том Нельсон посмотрел на нее сквозь очки и несколько раз моргнул, давая понять, что сто лет уже не слышал ни от кого таких вопросов. После чего сказал:

— Ну да, наверное. Конечно современный.

— Вот как! Что ж, вероятно, удовольствие можно получать от любой работы, если она тебе нравится, но я лично к современному искусству испытываю отвращение. Современное искусство совершенно меня не трогает.

Тогда Том начал старательно создавать вокруг основания своего стакана изваяние из мокрой салфетки, и Майклу пришлось заполнять тишину бессвязной и отрывочной болтовней обо всем, что приходило ему в голову.

В этом состояла еще одна проблема Джейн Прингл: на самом деле она ничего толком не знала. Мачеха основательно обучила ее искусству одеваться, а разговоров в офисе ей хватало на то, чтобы сформировать твердое представление об идущих на Бродвее спектаклях, — она всегда могла сказать, какие гениальные, а какие полная ерунда, но все прочие аспекты образования не особенно заботили ее с тех пор, как закончилась ее небрежная мечтательная юность, проведенная в пансионе. Она настолько ничего не знала, что Майкл не раз спрашивал себя, не для того ли она начала врать, чтобы попытаться это скрыть.

Она сказала, что Рождество ей придется провести с отцом и мачехой, потому что они уже давно этого ждут, а потом позвонила от них сказать, что на Новый год тоже решила остаться у них.

Когда она в конце концов вернулась на Лерой-стрит, вид у нее был несколько рассеянный. Даже когда они с Майклом сели, она продолжала рассматривать квартиру, как будто ей не верилось, что она здесь жила, и раз-другой она с той же неуверенностью посмотрела ему в лицо.

— Ну, время я провела гениально, — сказала она. — Мы сходили на тринадцать разных вечеринок.

— Да? Что ж, это немало.

У нее была новая стрижка — на его вкус, слишком короткая, — и в дополнение к этой стрижке она освоила какую-то новую манеру поведения — серьезную, деловую, решительную. Кто-то подарил ей янтарный мундштук, будто бы задерживающий токсичные смолы, и на протяжении всей зимы она честно им пользовалась, хотя из-за того, что ей постоянно приходилось кривиться, сжимая его в губах, вид у нее становился довольно глупый; к тому же это лет на десять ее старило.

В феврале она заявила, что ей имело бы смысл снять собственную квартиру, и он с ней согласился. Он с такой заботой помогал ей изучать раздел «Сдается» в «Таймс», что можно было подумать, что он отправляет в большой мир собственную дочь. Подходящая квартира нашлась в западной части двадцатых улиц, с видом на сады Генеральной теологической семинарии[60]; и хотя хозяин предлагал перекрасить ее перед тем, как Джейн въедет, она отказалась: ей хочется самой покрасить стены, сказала она, «чтобы было ощущение, что это моя собственная квартира».

И это означало, что Майкл должен был часами стоять с ней в хозяйственном магазине, пока она решала, какого оттенка белую краску ей взять, какие купить валики и какие кисти; это значило, что ему пришлось облачаться в забрызганные краской джинсы, лезть на стремянку, дышать всей этой вонью и работать до одурения, то и дело спрашивая себя, на кой черт ему все это надо.

Как-то, когда Джейн, в коротеньких шортах и почти ничего не закрывавшей блузке, забралась на другую стремянку, пытаясь дотянуться до карниза выходившего на фасад окна, из кустов с другой стороны улицы донесся свист, за которым последовал целый хор радостных приветствий. Она засмеялась и помахала рукой будущим священникам. Потом потопталась на стремянке и, приняв еще более вызывающую позу, отправила им воздушный поцелуй.

Позже она объявила Майклу, что хочет выкрасить спальню в черный цвет.

— Зачем?

— Ну просто так. Всегда хотела черную спальню. Как-то это мило и сексуально.

Когда с покраской было покончено — и с черной спальней, и со всем остальным, — он решил, что оставит ее на несколько дней одну, может, даже на целую неделю.

В следующий его приход она потащила его в постель с ничуть не меньшей страстью, чем прежде, но после этого завела разговор, который показался ему совершенно неуместным. Она объяснила — в словах, нахвататься которых она могла только в последнее время из какой-нибудь популярной психологической книги (может, «Как любить?» Дерека Фара?), — что их «отношения» стали бы более «основательными», если бы они начали «строить их на более реалистической основе».

— Ну да, да, давай, — сказал он. — Так и когда ты хочешь заняться этим в следующий раз? Вторник подойдет?

В другой раз она сообщила: «Ко мне сегодня заходили двое семинаристов; очень милые ребята, страшно стеснительные. Я угостила их чаем с ньютонами — не с этими дешевыми, конечно, а с хорошими, английскими, импортными[61], — мы отлично пообщались. Потом одному из них надо было идти на лекцию или что-то в этом духе, а второй еще долго у меня сидел. Его зовут Тоби Уотсон, он мой ровесник. Когда он окончит семинарию, он собирается поездить по миру. Классно?»