Жизнь Саладин вел простую, трудовую и аскетичную. Когда ему показали прекрасный дворец, специально построенный для него в Дамаске, он едва взглянул на него. «Мы не останемся в этом мире надолго, – произнес он. – Этот дом не для тех, кого ожидает смерть. Мы здесь для того, чтобы служить Аллаху». Саладин презирал роскошь, и в мыслях у него не было потакать своим слабостям и прихотям. Когда он узнал, что один из его сыновей пренебрег своими обязанностями в отношении своей пассии рабыни, он сразу пресек его сластолюбивые устремления и разлучил его с девушкой.

«Наш султан, – говорит Баха ад-Дин, – имел благороднейшее сердце, его лик сиял добротой; он был очень скромным и удивительно вежливым». Есть много историй, в которых рассказывается о его добродушии. Он не позволял бить слуг в ту эпоху, когда это было обычным правилом. Если они крали его деньги, он увольнял их; но кнут ему был противен. Его снисходительность и терпение не знали границ, и вел он себя с достоинством. Баха ад-Дин с ужасом рассказывает, как они скакали вместе с ним в Иерусалим в дождливый день и его мул забрызгал султана грязью, но тот только рассмеялся и не позволил смутившемуся секретарю ехать сзади. В другой раз слуга швырнул туфлю и едва не попал в султана, но он с улыбкой повернулся в другую сторону, как будто не заметил этого. Как-то престарелый мамлюк подал ему прошение, когда правитель был крайне уставшим, но, несмотря на это, султан придвинул к себе чернильницу и дал письменный ответ без всякого раздражения. Просители во множестве толпились во время большого приема, едва ли не тесня султана, но он всегда принимал прошения из их рук и выслушивал их жалобы, и никто не уходил, не получив ответа. Каждый день он принимал эти письменные обращения и потому назначил определенное время для ознакомления с ними вместе со своим секретарем и давал на все ответы.

По понедельникам и четвергам он сидел в суде вместе с кади и юристами и осуществлял правосудие, разбирая дела истцов. За теми, кто представал перед судом, он не признавал никаких привилегий. И если человек подавал иск в суд против какого-либо правителя или даже против султана, то последние должны были отвечать на вопросы кади как простые ответчики и подчиняться законному решению. Но если Саладин выигрывал дело, то он облачал проигравшего истца в почетные одежды, оплачивал его судебные издержки и отпускал его, и тот уходил обескураженный и счастливый. От такого судьи люди не могли ждать неоправданной суровости. Но вот в войне за веру он был поистине суров и неумолим, и список казненных, особенно храмовников, показывает, насколько религия ожесточает даже самых добродушных людей. Но были иные случаи. Рассказывали, как охваченный страхом пленный франк, представший перед Саладином, так описывал свою встречу с ним: «До того, как я увидел его, я был напуган, но теперь, когда я встретился с ним лицом к лицу, я понял, что он не сделает мне ничего плохого». Франк был отпущен на свободу.

Таков наглядный пример его милосердия и добродушия, но не единственный. Существует трогательная история о женщине, которая пришла из лагеря крестоносцев в Акре в поисках своего ребенка, которого увели сарацины. Стража пропустила ее к султану, чтобы она обратилась к нему за помощью, поскольку, как сказали воины, «он очень милосердный». Саладин был тронут ее горем; на глаза его навернулись слезы, и он приказал обыскать лагерь. Наконец девочка была найдена и благополучно возвращена матери, и обеих проводили к расположению крестоносцев. Любовь к детям была замечательной чертой его натуры. Он заботился о каждом осиротевшем ребенке. Был глубоко привязан к собственным детям: у него осталось в живых 17 сыновей и одна дочь. О женах его мы ничего не знаем. У восточных владык не принято говорить о них. Своих детей султан оберегал от лицезрения кровавых дел войны, что является вполне естественным для наших дней, но было большой редкостью в ту далекую эпоху. «Я не хочу, – говорил Саладин, – чтобы они привыкали к кровопролитию, будучи еще в молодом возрасте, или находили бы удовольствие в занятии отнимать жизнь у людей, пока они еще не знают различия между мусульманами и неверными». Он сам занимался их обучением основам богословия, и ему нравились эти занятия даже больше, чем его детям. При этом многие положения учения они должны были знать наизусть.

Ведь прежде всего Саладин был преданным мусульманином. Для него религия была в жизни всем. Только в одном этом он был фанатиком. И единственным актом жестокости, проявленной им не на войне, была казнь философа-мистика ас-Сухраварди, совершенная по причине, как считалось, ереси его учения. Саладин ненавидел всех философов-эклектиков, материалистов и вольнодумцев. Он взирал на них со священным ужасом. Сам он был строго правоверным мусульманином: простым, убежденным и искренним. Ислам, по своей сути, как его исповедовал такой человек, как Саладин, – это религия благородной простоты и предельного самопожертвования. Сказать, что он твердо выполнял все обрядовые правила, – значит ничего не сказать. Но, возможно, его решимость поститься в течение двух месяцев (это объяснялось тем, что он вынужденно пропустил этот пост во время войны) ускорила его конец. Частые болезни Саладина и напряженная деятельность представляли явную опасность его здоровью. Напрасно врачи предупреждали его, но он упорствовал в решении выполнить свой религиозный долг, находясь в Иерусалиме. В свой последний год он сильно ослаб, и его организм не мог больше сопротивляться роковой лихорадке. Не было более ревностного верующего, чем он: пятикратная молитва каждый день и посещение мечети раз в неделю было его строгим правилом. Даже когда Саладин уже был серьезно болен, он обычно посылал за имамом и заставлял себя присутствовать на утомительной пятничной службе в мечети. Он испытывал наслаждение, когда в его присутствии вслух читали Коран, но чтец его должен был быть опытен в этом. Саладин слушал, пока его сердце не начинало таять, а слезы катиться по его щекам. Это было похоже на женскую слабость, но за его эмоциональную и чувственную натуру Саладина любили ничуть не меньше. «Его сердце было простым и полным сострадания, и слезы часто показывались на его глазах».

Для него было большой печалью, что он так и не смог выполнить долг каждого верующего и совершить хадж, но он был благодетелем паломников. Одним из первых законов, принятым им после прихода к власти, была отмена обременительных пошлин, которые на протяжении столетий тяготили мусульман, посещавших Мекку. А в последний раз он появился перед народом, чтобы приветствовать возвращавшихся из хаджа верующих. Когда паломники приветствовали его, было видно, как он весь сиял от радости. Жить ему оставалось всего лишь неделю.

Ни в чем так не проявлялся его религиозный пыл, как в исполнении главного и важнейшего долга мусульман – вести джихад, или священную войну. Испытывавший отвращение к кровопролитию и совсем не воинственный по складу характера, Саладин становился совсем другим, когда дело доходило до войны с неверными. «Я никогда не замечал за ним, – говорит Баха ад-Дин, – чтобы он испытывал какое-либо беспокойство по поводу численности и силы врага[20]. Обычно он, бесстрастно и не теряя присутствия духа, обсуждал все возможные планы и последствия, которые они влекли за собой». Саладин имел обыкновение, как мы уже имели возможность видеть, объезжать боевые порядки войск в сопровождении всего лишь одного пажа. На виду у врага он садился в седло, окруженный военачальниками, и вслух они читали священную книгу. Вести войну во имя Аллаха было его страстью. Его сердце было полностью отдано ей; он посвятил этому делу всего себя и был предан джихаду душой и телом. В течение последних лет своей жизни он просто не мог думать и говорить о чем-либо ином, кроме как о джихаде, и он жертвовал всем – комфортом, повседневными удовольствиями и домашним счастьем – ради своего высокого служения. Он мечтал о более важных еще предстоящих битвах за дело веры. Когда франки будут изгнаны из Палестины, говорил Саладин своему секретарю, он будет преследовать их и за морем, и окончательно победит их, и не останется тогда ни один неверующий (в Аллаха) на земле. «Какая самая славная смерть?» – спрашивал он своего друга, и тот отвечал: «Умереть, идя по Пути Аллаха». «Тогда я стремлюсь к вратам самой славной из всех смертей», – сказал Саладин. Когда он был совсем без сил при осаде Акры, страдая от приступа болезни, так что даже не мог сесть за стол, все дни он проводил в седле на передовой. Когда люди поражались силе его духа, в ответ на это он говорил: «Боль оставляет меня, когда подо мной мой боевой конь. Она возвращается, только когда я спешиваюсь». Пока он трудился на ниве Аллаха, он не чувствовал боли; но бездействие мучило его.