На стенах кабинета до недавнего времени висели бронзовые барельефы, но Валтасар приказал убрать их, ибо они прославляли победы царя царей, бессмертного Навуходоносора. Валтасар уверял, что на его душу умиротворяюще действуют плиты, покрытые сине-зеленой эмалью, и велел заменить ими барельефы, скрывая за этим объяснением непобедимую ненависть к славным деяниям своего великого предшественника.

Стены кабинета преобразились, но муки зависти по-прежнему терзали душу Валтасара. Даже здесь, окруженный сокровищами халдейского искусства, он не находил себе покоя. Наконец решил выстроить себе новый дворец, который прославлял бы его правление и превосходил роскошью дворец Навуходоносора. Но воплотить это намерение в жизнь постоянно что-нибудь мешало.

Когда управитель дворца вошел в кабинет, он убедился, что его величество может быть доволен убранством и что он, управитель, заслужил от царя золотую цепь на грудь, высочайший знак отличия.

Итак, покои и залы готовы принять участников совещания.

С наступлением вечера зажглись огни во дворах и на террасах, и пятиэтажный зимний дворец весь засиял в мерцающем пламени факелов, ослепляя сильнее света звезд, который делает дно небесного свода глубже и прогибает его, как теплый ветер прогибает сеть паутины в кроне олеандра.

Со всех сторон дворец окружили толпы зевак, и чем ближе был час прибытия царя, тем больше любопытных собиралось на дорогах и улицах, по которым пролегал путь от Муджалибы к дворцу в Вавилоне.

* * *

Нервное оживление царило в тот вечер и во дворцах высших сановников. Советники и их писцы облачались в парадные одежды, в самое дорогое и красивое, что у них было. К одеждам прикалывались знаки царских отличий, полученные за собственные заслуги или унаследованные от предков. В последнюю минуту затверживались речи, приготовленные к совещанию и заблаговременно нанесенные на восковые таблички.

Каждый втайне надеялся, что именно его слово произведет на всех самое сильное впечатление. Каждый связывал судьбы державы лишь с собственными интересами и соответственно намеревался говорить. Мало кто вспоминал при этом о простом народе, а тем более возлагал надежды на его патриотизм. Ведь простолюдины были всего лишь одной из рубрик в сухом перечне хозяйственного инвентаря, принадлежащего аристократии. И она уповала только на собственное могущество, основанное на золоте, на свой разум, ослепленный блеском золота.

Разве что Идин-Амуррум, верховный судья Вавилона, смотрел на вещи иначе. Он верил в здравый смысл и широкую душу народа и понимал, как важно заручиться его поддержкой. Для этого надо отбросить бичи, которыми ежедневно кровавили крестьянские спины, дать народу хлеба, масла и мяса, избавить его от голода. Но вельможам дорог лишь мишурный блеск собственных речей, а не судьбы державы.

Если бы в этот момент чудом удалось раздвинуть занавесы в покоях царских сановников, то можно было бы убедиться, насколько далеки их стремления от надежд и мыслей Идин-Амуррума.

Вот дворец сановника, ведавшего дорогами. Слуги суетятся вокруг своего господина, облачая его в парадное платье. Перед ним с табличкой в руках стоит; писец и бдительно следит, чтобы его светлость не пропустил ни одного слова из выступления, которые он затверживал наизусть и которым намеревался ошеломить самого Идин-Амуррума, этого призванного оратора и тонкого ценителя красноречия. Подходящий момент доказать перед лицом избранных мужей всего Вавилона, что не один верховный судья наделен мудростью и даром яркого слова. Что же касается персидской угрозы, то она весьма мало заботит тщеславного сановника.

Сановник, на попечении которого было хозяйство страны, питал слабость к знакам отличия и не упускал случая выставить их на всеобщее обозрение. И теперь он прежде всего распорядился увесить себя регалиями. Его не оставила равнодушным весть о продвижении Кира; несмотря на слабость к красивым вещам, вельможа отличался рассудительностью и преданностью отчизне и мечтал прибавить к перешедшим к нему по наследству наградам и собственный высший знак отличия за доблесть, проявленную в бою за родину.

Сановника по внутренним делам перед каждым заседанием совета, кроме забот о делах государства, одолевали хлопоты, со стороны, быть может, и пустячные, но по-человечески понятные и проистекавшие главным образом из-за беспокойства о том, чтобы его особа выглядела достойно. За какие только грехи боги покарали его? Высокопоставленного халдея нельзя было представить себе без ухоженной бороды, у него же, несмотря на притирания, она не желала расти. Бедняга носил накладную бороду, доставлявшую ему массу неудобств. Вот и теперь ему пришлось вытерпеть из-за нее сущий ад. Презирая ухищрения цирюльника, борода никак не держалась на своем месте. Лишь когда, порядком намучившись, ее удалось наконец закрепить, сановник отправился во дворец; иначе он не мог бы показаться на глаза царю.

Главный казначей часами простаивал перед зеркалом и не мог налюбоваться на подарок царицы — золотого скарабея, которого он носил на золотой цепочке. Царица удостоила его этой награды за образцовую заботу о сонме царских наложниц, и с тех пор он многозначительно улыбался, стремясь произвести впечатление человека, связанного с царицей тайными узами.

Сановник по делам правосудия, получивший пост по наследству от отца, являлся на заседания в парике, хотя это и противоречило введенным Валтасаром новшествам. Однако за пышными локонами парика удобно было прятать лицо, когда приходилось бледнеть или краснеть при намеках на беззакония, творящиеся в стране. Сановник пользовался славой самого отъявленного взяточника во всем Вавилоне.

Хранителю печати достался в награду золотой кинжал, и его бесило, что на совещания в царском дворце запрещено являться при окружении. Это лишало его возможности покрасоваться перед другими. Вельможа втайне негодовал, что Валтасар не подарил ему вместо кинжала перстень-печатку с бесценным тифонским рубином или топазом, который больше пристал его сану. Кинжалы следует давать военачальникам, те могут постоянно носить их при себе.

Распорядитель протокола не думал об украшениях, его заботили мысли о дочери, бывшей замужем за лидийским князем. В случае войны князю, по-видимому, придется покинуть Вавилон, а с ним уедет в чужие края и дочь. В городе упорно ходили слухи, что царь потребует изгнания всех иноземцев. Эти угрозы могут прежде всего обернуться против лидийцев, которых Кир, покорив, говорят, набирает теперь в свою армию. Лидийцы стали ныне врагами Вавилонии. Распорядитель протокола, готовясь идти во дворец, мучительно подыскивал достаточно веские доводы, чтобы выгородить своего зятя и уберечь дочь.

В самом отчаянном положении находился, однако, халдейский посол в Египте, который специально прибыл из Мемфиса, чтобы проинформировать правительство об отношении его святейшества фараона к надвигающимся событиям. Посол вложил все свои капиталы в доходное корабельное сообщество, основанное финикийскими купцами. Сразу же по приезде в Вавилон он узнал, что тридцать кораблей вместе с грузом пропали без вести. О них скупо просачивались самые неопределенные сведения. Наконец какому-то смельчаку-капитану удалось ночью бежать на лодке, он благополучно доплыл по Евфрату до самого Вавилона и рассказал, что произошло. Корабли уже в верховьях Евфрата были задержаны персами, захватившими команду и грузы. Таким образом, посол лишился почти всего состояния. Скорбная весть повергла в глубокую печаль его семью, и поэтому посол ни о чем другом, кроме постигшей его беды, не мог даже думать.