Эшвин усадил Поррика и с трудом взвалил себе на плечо. Поррик сильно потерял в весе с момента битвы за фермерский дом, но усталые мышцы Эшвина и без того протестовали, а лодыжка дрожала от напряжения. Слава богу, дорога шла под гору. Если бы надо было взбираться вверх, им ни за что бы не дойти.

Эшвин начал спуск. В сгущающейся тьме это давалось с Трудом. От дождя камни стали скользкими, а балансировать он мог только одной рукой, второй он придерживал Поррика. И идти надо было медленно. Если он упадет, то может уже не подняться.

Он оскальзывался и оступался несколько раз, удерживаясь на ногах лишь чудом. Однажды он даже упал на спину, так и проскользив до резкой остановки — он уперся в подножие большой скалы. Ноги его будто поджаривали на огне, но Эшвин изо всех сил старался не обращать внимания на боль.

Мистер Чизвик и Эрик точно должны искать его. Ему бы только дотянуть до пастбища. Там уж они его найдут.

Каменистый склон сменился более мягкой почвой. Низкие кусты в темноте выглядели черными пятнами. Эшвин почти до предела исчерпал свою выносливость, но продолжал упорно идти, зная, что смертельно опасно сейчас останавливаться. Им нужно найти какое-то подобие убежища, если не удастся дойти до деревни, потому что дождь и переохлаждение в эту минуту их злейшие враги.

Он продолжал тащиться вперед, едва различая, куда ступает. Раз ему показалось, что он видит огни, но не был уверен. Он даже решил, что Поррик разок пошевелился, но тот не отвечал на его вопросы, так что, видно, ему показалось.

Даже сейчас, когда он был утомлен до предела, его воображение подсовывало ему разные видения. Сумасшествие какое-то. Богатое воображение было и благословением, и проклятием всей его жизни. Оно было источником вдохновения а корнем всех его сомнений.

Больше он не мог лгать себе самому. Не теперь. Смятение, Суверенность и эгоизм были определяющими чертами его жизни. Они были причиной любого провала и повисавшим ввоздухе сомнением после любого успеха. Они искажали даже его личные отношения. Он не любил Элиз так, как она его любила. Он любил исходившее от нее постоянство. Это было то, чего он не мог достичь сам.

Жизнь Эшвина открылась ему — и он устыдился.

Даже после развалин он не пытался докопаться до правды, как Эрик, и не поддерживал остальных, как Элиз. Нет, он все принимал близко к сердцу, тут же отстраняясь, чтобы решить, что это означает и что делать ему. Где было его сочувствие к остальным, тоже страдающим и напуганным? Его эгоизм был столь нерушимым, что он едва мог это выносить.

Теперь с этим покончено!

Если ему суждено умереть сегодня на этом несчастном склоне, то случится это тогда, когда он отдаст долг Поррику и остальным.

Впервые за бог знает сколько времени — сколько он себя помнил — Эшвин был абсолютно уверен, что ему нужно делать: доставить Поррика в деревню. Не было ни сомнений, ни надуманных страхов, ни неуверенности, только задача — и решимость справиться с нею. Его тело все так же болело, ему было холодно и страшно, но его разум больше не воевал с воображением, и в этом было основное отличие от прошлого.

Эшвин свирепо ухмыльнулся во тьме. Ему предстояло извиняться за всю прожитую жизнь, и у него на это, быть может, всего одна ночь. Жизнь иногда чертовски несправедлива.

Внимание Саммаэля было приковано к двум людям, которые с трудом спускались с горы после нападения Гамалиэля. Адепт Просветляющего Восхода был на волосок от смерти, но это было несущественно. Индиец был травмирован, но сохранил цельность рассудка, в этом все дело. Он мог бы убить их прямо сейчас, но это только отдалит приход неизбежного. Рано или поздно появился другая каббала, чтобы пройти Испытание Столпов.

Даже Саммаэль не может прервать ход времен.

Логика не помогала: ему все равно хотелось увечить и уничтожать тех, кто заместил Падших. Саммаэль поддался жажде крови, хотя она своим неистовством туманила ясность его мысли. Это все, что ему осталось. Они отняли у него столь много, низвергли его так глубоко, что одна лишь ненависть оставалась ему — как камень, о который он оттачивал клинок своей воли. Ненависть он никому не отдаст.

Никогда.

Саммаэль опустился на вершину горы, дрожа от тщательно сдерживаемой ярости. Скоро. Скоро он освободится от навязанных ему оков. Нужно еще потерпеть. Он требовал дисциплинированности от других, теперь он должен потребовать ее от себя. Еще немножко.

Его духовная форма менялась в ответ на внутреннюю бурю, переходя от одной внешности к другой так стремительно, что любому возможному наблюдателю удалось бы увидеть только мерцающую завесу света. Лжеобвинитель носил множество масок, и теперь они быстро сменяли друг друга. Усилием воли он остановил смену лиц и принял свое любимое обличье.

Каштановые волосы обрамляли доброе лицо с карими глазами и мягкой бородой, ниспадающей на грудь. Развевающиеся одежды и мягкая линия рта делали Саммаэля похожим на современную версию иконы Иисуса Христа. Возможность манипулировать событиями в этом обличье всегда забавляла его.

Гамалиэль и Орев Зарак спустились, чтобы присоединиться к наблюдению, две тени заняли оба фланга. Гамалиэль был в своей обычной отвратительной телесной оболочке, сляпанной кое-как. Сегодня у него было три ноги и короткая рука, растущая из середины груди. Гротескная голова нелепо болталась на сломанной шее, а выпученные глаза вращались на стебельках. Орев Зарак скользил по воздуху в вершинах деревьев — огромный ворон прорезал закатный сумрак.

Спуск стал менее крутым и каменистым. Вокруг купами рос жесткий кустарник, а в каменистых ямках образовались лужи. Их добыча остановилась у одной из них попить и трогала лицо, глядя на свое отражение — мышцы играли у него на спине, пока он зачерпывал рукой воду, не подозревая, что за ним наблюдают.

— Симулякр похож на индийца, но не идентичен, — заметил Саммаэль.

Если у его плана был хоть малейший шанс сбыться, то светловолосая женщина должна была принять симулякр за своего партнера. Если она обнаружит подмену, реакция может быть опасной.

— Это невозможно исправить, — ответил Гамалиэль. Тень недовольства закралась в тон Саммаэля:

— Ты сказал мне, что он извлек свое отражение из колодца. Почему же тогда они не одинаковые?

Прежде чем ответить, Гамалиэль раздраженно закудахтал.

— Это правда, но колодец — не зеркало. Оно показывает не то, что есть, а то, что может быть. Когда индиец посмотрел в него, колодец показал ему наибольший из его страхов: как мы подозревали, это его слабости. Но отражение — лишь часть его сущности, более темная и жестокая, существования которой в себе он боится. Они не могут быть идеально похожи, потому что симулякру недостает тех качеств, которые нравятся в себе человеку.

— Сходство достаточное. — Орев Зарак склонил голову, чтобы изучить их птичьими глазами-бусинками.

— Ты уверен? — спросил Саммаэль.