— Да.

— И всякий раз сюда приходит один и тот же.

— Да. А потом я его отсылаю прочь, чтобы побыть одной.

— И ты рассказываешь ему все.

— Все. Что отец ел на завтрак. Что отец сказал матери в постели прошлой ночью, когда я подслушивала под дверью. Рассказываю обо всех посещениях и словах Цицерона или Руфа.

— И все те маленькие секреты, которые тебе удается выудить у Тирона.

Она колебалась ровно долю мгновения:

— Да, и это тоже.

— Ты, например, называла мое имя и причину, по которой нанял меня Цицерон?

— Да.

— И тот факт, что я просил Цицерона нанять стража для моего дома?

— О, да. Это было как раз вчера. Он очень подробно меня об этом расспрашивал. Он хотел знать как можно точнее все, что передал мне Тирон, — все до мельчайших подробностей.

— И, разумеется, ты очень хорошо выуживаешь и запоминаешь мельчайшие подробности.

Она посмотрела мне прямо в глаза. Выражение ее лица вновь ожесточилось:

— Да. Очень хорошо. Я ничего не забываю. Ничего.

Я покачал головой.

— Но тебе-то какой в этом толк? Что будет с твоей жизнью? Какое будущее тебя ждет, если не станет твоего отца?

— Хуже прошлого не будет; не будет ужаснее, чем все те годы, когда он делал меня… все те годы, пока я была его…

Тирон снова попытался ее утешить, и она снова его оттолкнула.

— Но даже если ты ненавидишь отца самой лютой ненавистью, что будет с тобой, с тобой, твоей матерью и с малышкой Минорой, если все будет доведено до конца. Без друзей и опоры, доведенные до нищеты…

— Мы и так уже нищие.

— Но твоего отца могут оправдать. Если это случится, то у нас есть шанс вернуть ему все имущество.

Она неласково посмотрела на меня, обдумывая мои слова, взвешивая их с безучастным лицом. Затем она вынесла свой приговор.

— Не имеет значения. Если бы ты предложил мне выбирать, поступить ли так, как я поступила, или же вернуться к тому, как все было до этого, я и тогда не пожалела бы о сделанном. Я повторила бы все снова. Я предавала бы его как только могла. Я сделала бы все, лишь бы враги довели его до гибели. Она его уже распаляет. Я вижу это по тому, как он на нее смотрит, когда мать выходит из комнаты. Одни его глаза чего стоят: иногда он посмотрит на Минору, переведет взгляд на меня и ухмыляется, чтобы показать: он знает, что я все понимаю. Он напоминает мне о том, как из раза в раз он утолял со мной свою похоть, и думает о наслаждении, которое в последующие годы доставит ему Минора. Он думает об этом даже сейчас, когда жизнь его на волоске. Может, это вообще единственное, о чем он думает. До сих пор я не подпускала его к ней — притворством, ложью; однажды я даже угрожала ему ножом. Но знаешь, что я думаю? Если его приговорят к смерти, это будет последним, что он попытается сделать. Даже если он будет вынужден сделать это на глазах у своих палачей, он найдет какой-нибудь способ сорвать с нее одежды и войти в нее.

Она содрогнулась и закачалась так, как будто вот-вот упадет в обморок. В своей беспомощности она позволила Тирону нежно обнять ее за плечи. Ее голос был далеким и глухим, словно он доносился с луны.

— Он ухмыляется, потому что часть его по-прежнему верит в то, что его не казнят. Он думает, что будет жить вечно, и если это правда, тогда мне не на что надеяться и его не остановить.

Я покачал головой:

— Ты так сильно его ненавидишь, что тебя даже не беспокоит, ни кому вредит твое коварство, ни скольких невинных ты можешь уничтожить. По твоей милости я уже дважды мог оказаться покойником.

Она побледнела, но только на мгновение.

— Ни один из тех, кто помогает моему отцу, не вправе кричать о своей невиновности, — вяло сказала она. Объятие Тирона начало ослабевать.

— И всякий, кто может быть тебе полезен, вправе притязать на твое тело?

— Да! Да, и я не стыжусь этого! Закон гласит, что все права на меня имеет отец. Я всего лишь девушка, я ничто, я грязь под его ногтями, ничем не лучше рабыни. Чем могу я сражаться? Чем защитить Минору? Только телом. Только умом. Их я и использую.

— Даже если твое коварство означает мою смерть?

— Да! Если такова цена — если другие должны умереть, — она снова заплакала, понимая, что она сказала. — Хотя я никогда не думала, я не знала. Я ненавижу только его.

— И кого же ты любишь, Росция Майора?

Она силилась сдержать рыдания.

— Минору, — сквозь слезы ответила она.

— И больше никого?

— Никого!

— А что ты скажешь о пареньке из Америи — Луции Мегаре?

— Откуда ты про него знаешь?

— А об отце Луция, добропорядочном земледельце Тите, лучшем друге твоего отца?

— Это ложь, — резко возразила она. — У меня с ним ничего не было.

— Ты хочешь сказать, что ты себя предлагала, а он тебя отверг? — Я был поражен не меньше Тирона, когда ее молчание прозвучало подтверждением моей догадки. Он совершенно от нее отстранился. Она, казалось, этого не заметила.

— Кто еще познал твои милости, Росция Майора? Другие рабы в доме Цецилии взамен на слежку за твоим отцом? А соглядатай, с которым ты здесь встречаешься, подручный врага, как насчет него? Что бывает после того, как ты сообщишь ему сведения, которых он добивается?

— Не будь глупцом, — вяло ответила Росция. Она больше не плакала, но помрачнела.

Я вздохнул.

— Тирон ничего для тебя не значит, не так ли?

— Ничего, — ответила она.

— Он был только орудием, которое ты использовала?

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Да. — ответила она. — И больше ничем. Раб. Недалекий мальчишка. Орудие. — Она взглянула на него, потом отвернулась.

— Пожалуйста… — начал было Тирон.

— Да, — сказал я. — Теперь ты можешь идти, Тирон. Мы пойдем вместе. Нам нечего больше сказать.

Он больше не пробовал прикоснуться к ней снова и даже не взглянул на нее. Мы пробирались сквозь путаницу ветвей, пока не вышли под скошенные лучи предвечернего солнца. Тирон покачал головой, поддев носком землю.

— Прости меня, Гордиан, — начал он, но я его оборвал.

— Не сейчас, Тирон, — сказал я как можно ласковей. — Наше маленькое свидание еще не закончилось. Я подозреваю, что как раз сейчас за нами следят; нет, не оглядывайся; смотри прямо перед собой и не замечай ничего. Каждый день, сказала она. Она вряд ли виделась с ним до твоего прихода; она увидится с ним позже. Он только и дожидается, когда мы уйдем. Следуй за мной к той иве, которая стоит на углу возле дома Цецилии. Если мы встанем за ней, то, по всей видимости, сможем наблюдать за подступом к тайнику Росции никем не замеченные.