После запрещения масонских лож 1-го августа 1820 года в правительственных сферах существовало мнение, что «коль скоро ложи закроются, тогда члены оных, или братья, как насекомые, расползутся по всем углам и, не имея над собой ни малейшего уже надзора, более и более заражать будут простодушных, непросвещенных и любопытных сограждан своих, тем паче, что бдение полиции не в силах тогда будет объять всех частичных их действий». Масоны пели перед самым запрещением:

Связуйте крепче, узел братства;

Мы счастливы, нам нет препятства

Для добрых и великих дел.

Однако запрещение положило, по-видимому, резкий предел распространению масонства и оторвало от него значительное число членов. Беляев указывает, как запрещение повлияло на масонов-моряков: «когда мы стояли с фрегатом в Бресте… гость… при пожатии руки подал… масонский знак… наш офицер прежде был масоном, то и ответил тем же… старший лейтенант фрегата Константин Иванович Ч… просил передать гостю, что у нас в России масонство запрещено».

Многие русские масоны поступали в ложи в бытность за границей. Есть указание на то, что неаполитанские карбонарии имели связи в России и даже были осведомлены о подготовке декабрьского восстания. Возможно, что эти связи установились во время длительных плаваний русских эскадр в Средиземном море. У Броневского есть в его «Записках» двусмысленная фраза «бедные жители сих гор имеют свое пропитание от продажи угольев, почему и называют их карбонарами (угольщиками)». Не исключена возможность, что тут имеется намек на итальянских карбонариев.

В новой прокламации к бокезцам и черногорцам, датированной 24 сентября 1806 года, Сенявин, поздравляя своих союзников с победою, благодарит их за хорошее обхождение с пленными. В заключение он выразил свои чувства и «всячески желаю, чтобы человечество и впредь не было оскорблено». Среди флотской молодежи влияние масонства очень упало в последние годы царствования Александра L Имеются сведения, что А. Беляев оставил свою мысль сделаться масоном из-за насмешек товарищей. Известный историк Семевский отмечает: «То обстоятельство, что большинство декабристов непродолжительное время оставались масонами, очевидно, свидетельствует, что масонство их не удовлетворяло». Штейнгель, приглашенный к участию в масонской ложе «Тройственный рог изобилия», отказался вступить в нее «по той причине, что имел случай видеть вблизи все ничтожество лиц, по масонерии значительных».

В целом российский флот в XVIII–XIX веках пережил масонство как неизбежную детскую болезнь, и хотя, думается, некоторые последствия болезни в нем, увы, остались, но подавляющая часть морского офицерства была далека от бредовых масонских идей и с честью выполняла свой ратный долг, свято веря в Россию, русскую церковь и царя.

Чем увлекались моряки нашего парусного флота в свободное от службы время? О чем мечтали? Что читали? Дошедшие до нас воспоминания показывают, что многие молодые офицеры старалась воспользоваться нахождением за границей для расширения кругозора. Они осматривали города и порты, совершали поездки по окрестностям, посещали музеи и монастыри, церкви и древние развалины. Разумеется, что тому азарту, с которым наши офицеры бросались в поездки по интересным местам, способствовала долгая обособленность от большого мира как во время долгих зимних кронштадтских сидений, так и изолированность от внешней информации во время плавания.

Д.Н. Федоров-Уайт в своей статье «Русские флотские офицеры начала XIX века» писал: «По имеющемуся материалу трудно составить себе точное представление об общем уровне умственных интересов и начитанности моряков начала XIX века. Очень вероятно, что оставившие после себя записки и журналы были скорее впереди, чем посередине массы тогдашнего офицерства. Все же сравнительно большое число печатных трудов, которые удалось посмотреть, заставляет думать, что интерес к истории, экономическим наукам, живописи, литературе, музыке, скульптуре и архитектуре, о котором свидетельствуют воспоминания, не был исключительным достоянием их авторов.

Музыка и пение настолько тесно связаны со всею культурною жизнью русского народа, что не приходится удивляться рассказу Шамиссо, что на крошечном «Рюрике» был образован матросский хор с «янычарской музыкой», а офицеры купили фисгармонию, которую они попытались установить в тесном помещении кают-компании. Броневский (лейтенант, участник экспедиции адмирала Сенявина в Средиземном море в 1806 г. – Я Ш.) отправляется на Рождество в церковь Св. Филиппа в Палермо на ораторию… «Слышу: слава в вышних Богу. Это поет хор ангелов… радуюсь, что силы небесные столь ко мне близки… волхвы умолкли – и один нежный сладостный голос восхитил вновь мои чувства; не смею пошевелиться, не смею перевести дыхания – душа и взор обращены к небу… ничто так не возвышает душу, как музыка и подобное пение».

Наши моряки приносили итальянскую музыку к себе домой, в Россию. Даль пишет: «Настроили гитару, сыграл и спел, сам для себя старинную итальянскую арийку, которую выучил его один… вековечный капитан-лейтенант, бывший еще в знаменитом корфинском походе».

Коробка (лейтенант, участник экспедиции Сенявина в Средиземном море в 1805–1807 годах – В. Ш.) в разговоре о музыке и пении говорит: «Люблю отменно и то и другое… с удовольствием неизъяснимым я слушал прилежно и, дабы не упустить ни одного тона, не смел дышать». В Триесте, где он слушал оперу «Инеса де Кастро» он восхищался певицею Сесси, которую называет первой в Италии. Когда труппа итальянских актеров совершает переход на судне Коробки, то один из артистов, «всегда окруженный нашими гардемаринами, вторит им на гитаре». У Коробки развитый вкус. Он сравнивает между собой оперные труппы в различных городах Италии. Восторгаясь пением знаменитого Давида в опере Сан-Карло в Неаполе, он однако критически оценивает его игру. Перечисление им итальянских композиторов («Чтобы насладиться особенно гармониею Лео, Жомелли, Гримальди, Чимарозо и Поезиелло Неаполь и теперь и всегда будет великим хранилищем музыкальных произведений») показывает, насколько этот флотский офицер освоился с итальянской музыкой.

Театралов среди тогдашних флотских офицеров было великое множество. Декабристы Бестужевы устраивали в Кронштадте театральные представления и разыгрывали там пьесы Коцебу, которые в то время появлялись на подмостках чуть ли не всей Европы. Николай Бестужев был и директор, и костюмист, и режиссер, и главный актер. Михаил Бестужев организовал театр даже в Архангельске. Коробка восторгался в Италии театром марионеток, куда он случайно попал с ватагой гардемарин. Разбирая виденные им представления в Венеции, он пишет: «Пьеса была очень не занимательна; балет «Портной», глупейшее произведение ума». С другой стороны, «Арлекинада» так ему понравилась, «что не пропускал ни одного представления и нередко выходил из театра с толпой».