Наконец, однажды он увидел священнослужителя, лицо которого в своем безграничном равнодушии было похоже на лицо мертвеца, и Сиддхартха понял значение четырех неожиданных встреч. В тот же день он ушел из дворца, надев шафрановую одежду отшельника.

Так заканчивается эта история, но не выдумка ли рассказанное в ней? Как можно объяснить, что двадцать девять лет Сиддхартха прожил в неведении? Ясно, что это ложь. Даже во дворце он не мог не заметить признаков угасания. Розы в саду должны были вянуть.

Руки его няни, которые с нежностью растирали его тело, должны были измениться: вены — выступить, морщины на запястье — углубиться.

А что те четверо мужчин, которых Сиддхартха видел мельком из окна своего экипажа? Это тоже выдумка. Вопрос в том, кто и зачем это придумал. Возможно, все они — калека, прокаженный, мертвец и священнослужитель — были призраками, созданными богами, чтобы научить его. А может, Сиддхартха сам придумал их, как мы придумываем слова только для того, чтобы быть обманутыми их двусмысленностью, неопределенностью их значения.

Сейчас мне это ясно. Мир внутри стен дворца Сиддхартхи был не менее фальшивым, чем тот, который он увидел, убежав из своей тюрьмы. Цветы в его саду так же не имели запаха, как красные цветы мандаравы, которые падали с неба, когда он читал сутры. Террасы, по которым он бегал босиком, были выложены хрусталем и ляпис-лазурью. Башни, на которые он взбирался, — такими же высокими, как башни Города-Призрака, над которыми развеваются знамена.

Это был мир метафор, мир преувеличений и неопределенных чисел. Мир внутри других миров, обманывающий редким эхом и ослепляющий яркими бликами своих зеркал. Мир, в котором правда так же иллюзорна, как ложь, где любовь — такая же опасная привязанность, как ее противоположность. Это мир драконов, монахинь и призраков; мир маленьких правителей и поворачивающих колесо судьбы ученых мужей. Мир, от которого Сиддхартха не освободился до тех пор, пока его душа не сгорела в пламени и он не перешел в царство, где не остается ничего.

Меня обвинили в таком вероломном поступке, что я едва могу поверить в это. Какая от этого мне выгода? В этом нет никакого смысла, но удар по мне нанесен. Я чувствую это, когда спускаюсь вниз в залы и встречаю устремленные на меня пристальные взгляды. Я слышу это в злобных перешептываниях. Они везде, эти шептуны, я слышу их даже тогда, когда закрываюсь в своих комнатах. От их дыхания колышутся занавеси; от их упреков скрипят ставни. Они присутствуют в моих снах, и, когда по утрам светлеет, они, в свою очередь, становятся более назойливыми, и я никуда не могу от них деться.

Но я должна сохранять спокойствие. Если я не буду спокойной, это воспримут как свидетельство моей вины. Я должна кланяться, улыбаться, владеть своим голосом; я должна быть благоразумной, сдержанной и осмотрительной, соблюдать приличия; я должна уступать — подчиняться тем, кто будет причинять мне вред. А сколько здесь тех, кто желает мне зла! Я чувствую их недоброжелательность.

Как страстно я хочу пойти к Масато, чтобы он успокоил меня. Но я не могу рисковать; кроме того, я боюсь, придя к нему, обнаружить, что он так же недоверчив и подозрителен со мной, как и другие. Даже Даинагон настроена против меня, а ведь он обязательно услышит разговоры, которые испортили ее отношение ко мне.

А Рюен, наверное, это он обвинил меня! Думаю, этого следовало ожидать. Он никогда не выражал по отношению ко мне никаких других чувств, кроме презрения; а те его жесты, которые я приняла за проявление доброты — когда он принес мне в подарок лекарство и обещал читать сутры за мое здоровье, — не более чем притворное сочувствие.

Я думала, что он пришел, чтобы попрощаться со мной. Это было дня два тому назад. Он остановился около моих комнат утром, перед тем как уехать в Енрякудзи. Я еще спала. Он посмеялся над моей леностью. Из-за ширм я слышала его насмешливый, как обычно, голос.

— Надеюсь, что не потревожил тебя, — будто я лежала с мужчиной: вот что он имел в виду.

— Нет. Я полагаю, что братья освобождаются от обязанности соблюдать правило, запрещающее посещать даму в первой половине дня.

— Извини. — Он поколебался, прежде чем продолжить. — С тобой все в порядке? Я надеюсь, ты заботишься о себе.

Снова сомнительные намеки.

— У меня нет ни лихорадки, ни нарывов, если ты это имеешь в виду, а если и есть, то они уже проходят и не представляют для тебя опасности.

— Ты сегодня очень резка. — Не больше чем он, подумала я. — Я не видел тебя в Торибено, хотя искал твой экипаж.

— Я была там.

— Была? Я подумал, что ты, по-видимому, решила не ездить.

— Я была очень привязана к Рейзею.

Он помолчал.

— Я слышал, у него были враги.

— Враги? У одиннадцатилетнего мальчика?

— Похоже, что кто-то желал ему зла.

— С чего ты взял? Где ты слышал эти россказни?

— Все вокруг говорят.

Почему он ответил так неопределенно? Он говорил так, будто бы слух был неизвестно откуда возникшим паром.

— Поскольку ты заговорил об этом, может быть, ты прояснишь для меня ситуацию?

Он кашлянул.

— Здесь есть кто-нибудь еще?

— Думаю, нет. Юкон ушла.

— Наклонись сюда, — сказал он, и я услышала, как он подвинулся ближе к занавесу. — Незадолго до смерти Рейзея в ящичке около его постели были найдены некие предметы, имеющие отношение к магии.

— Предметы, имеющие отношение к магии?

— Зубочистки и разного рода флаконы.

Я рассмеялась.

— Наверняка кто-то случайно оставил там эти вещи.

— Люди думают иначе.

— А мнения людей важнее того, что произошло или не произошло в действительности?

— Тебе не нужен мой ответ.

— И кто же мог причинить вред Рейзею?

— Не знаю. Возможно, тот, кто затаил злобу на императрицу.

— Она действительно так думает? Или ее подвели к этой мысли?

— Она так думает.

— Но очевидно, что доверять ее мнению сейчас нельзя. По словам Даинагон, она потеряла рассудок от горя.

— Тем не менее у нее есть свое мнение.

— И кто, по ее мнению, ответствен за это злодейство?

— Ей было названо несколько имен. — По его тону я догадалась, что он скажет в следующую минуту. Я чувствовала себя так, будто меня швырнули в озеро. — Одно из них — твое.

Мне стало трудно дышать, как будто легкие наполнились водой.

Ну, конечно, это Изуми намекнула, что виновата я, прекрасно понимая, что, даже если это ложь, слухи навредят мне так же, как обвинения в реально совершенном преступлении. Должно быть, вернувшись домой после похорон, она начала распускать свои клеветнические слухи.