Федор Ипполитович, и я разобью вам лицо, честное индейское слово! Так что, сыночка-то в чувство приведете?

— Я с Васей своим сам разберусь, Белозор. А тебе вот что скажу, — он шумно дышал, восстанавливая дыхание и замерев напротив меня как бык перед рывком вперед, — Если завтра же ты не напишешь опровержение и публично не извинишься в газете, не подашь заявление на увольнение, так и знай — тебе здесь не жить. Я могу быть страшным врагом…

— Я тоже, Федор Ипполитович, — наконец я высунул руку из кармана, и поставил на стол мою прелесть — микрокассетный «Sony» М101, который исправно мотал пленку, записывая на нее излияния первого секретаря райкома.

Непуганый тут народ, непривычный к микронаушникам, вездесущим камерам и другим системам фиксации. Не фильтруют они базар при личных беседах. Думают — раз две двери и приемная отделяют нас от чужих ушей — то можно и языком трепать… А карманные диктофоны, небось, только в «Семнадцать мгновений весны» у Штрилица видали…

— Ах ты, сука! — он всё-таки кинулся ко мне, но я перехватил его, вывернулся — и швырнул классически, через плечо на его собственный письменный стол.

Карандаши, бумажки, пресс-папье и какие-то многочисленные блокнотики феерично разлетелись в разные стороны.

— …я-я-я-ять… — простонал Сазанец.

Честно говоря, мне было даже стыдно. Всё-таки старший человек, представитель власти… Но в первую очередь — огромный, сильный мужик, который хотел меня прибить! Давать ему поблажку — это рисковать жизнью, здоровьем, будущим — и не только своим.

Партиец на удивление быстро пришел в себя, встал ногами на пол, распрямился, отдуваясь, поправил кресло, подвинул его к столу и сел:

— Садись, Белозор. И выключи уже свою аппаратуру. Я понял — ты зубастый сукин сын.

Ни хрена себе разительные перемены! Хотя — чему удивляться? Я такое еще в школе видал. Пока не встретишь хулигана кулаками — никакого толку разговаривать с ним нет. Даже если он одержит верх, но получит пару ударов по ребрам или в челюсть — запомнит, осознает. И начнет говорить на равных. Странно видеть замашки шпаны у первого секретаря райкома партии? Хе-хе! Сазанец — наш, дубровицкий. Кровь от крови и плоть от плоти…

Я демонстративно нажал на кнопку «СТОП» и выжидающе глядел на него.

— Чего ты хочешь? Мне нужно чтобы всё, что произошло тут, осталось между нами, и ты уничтожил запись. И «товарищ Б.» никогда не превратился в Василия Федоровича Большакова. Хочешь денег? Жилье? Должность? Протекцию для перевода в Минск?

— Большаков должен убраться из Дубровицы к чертовой матери. И его упыри — тоже. Можете вообще их Привалову сдать, свалить всё на них, мне плевать. Это понятно?

Он кивнул хмуро.

— Кассету я уничтожать не буду, это точно. А если я сейчас выйду из здания и меня, например, собьет машина — то в тайнике лежит запись с кладбища, где голос Василия опознает даже младенец. А разговаривают они там на такие темы, что блевать тянет, поверьте… — конечно, я блефовал! Хреново там всё было слышно, только ветер шипел в микрофоне. Но откуда ему знать об этом? — В общем, Привалову на стол ее положат буквально вечером. И на Малиновского отнесут копию.

— Ладно, ладно! Чего хочешь?

— Дома будете в яркие цвета красить, — подмигнул я, — Панельные многоэтажки, которые сейчас в центре строят. Никакой серости: оранжевый, розовый, желтый, салатовый… Тепленькие цвета, все фасады.

— Что ты несешь, Белозор?

— Что слышали. Девятиэтажки, а потом и хрущевки, и дом культуры, и школы… Чтобы я всего этого бетонно-кирпичного убожества в глаза не видел. Всё — в теплые, приятные глазу цвета, в течение одного-двух лет. Вон, в художественную школу обратитесь, вам посоветуют…

— Но финансирование…

— Да насрать мне, товарищ Сазанец, верите? А если нужна будет моральная поддержка — я вам всё это красиво распишу и обосную. Хотите печатными, хотите — прописью, на трех листах. Будет чем отбрехиваться от обкома и на горсовет давить. Не стесняйтесь, обращайтесь… — я встал со стула, сунул в карман диктофон и пошел к двери.

— Ну, ты и чудила, Белозор. Ну, ты и чудила! — повторял он, сверля своим бычьим взглядом мне спину.

— И вам всего хорошего, было приятно пообщаться!

Честно — мне хотелось засвистеть что-нибудь фривольное, так прекрасно было на душе. Но свистеть в райкоме? Фу, моветон!

Глава 28,

которая и не глава вовсе, а эпилог

Ну, вот оно и случилось. Я стоял у Таси за спиной и смотрел, как она укладывает в багажник «Волги» чемоданы с вещами. В правой руке я держал пышный букет красных роз, левая сжимала в кармане коробочку с колечком из ювелирного магазина «Алмаз». Толку теперь от этого колечка-то? А вот розы всё равно подарю, пусть и завянут они в дороге.

— Гера! Напугал… Ну вот, — она вздохнула и вдруг прижалась ко мне, — А я думала трусливо сбежать и оставить записку. Теперь придется смущаться, говорить прерывающимся голосом и плакать. Эх… А розы какие — красота! Это мне?

— Нет, Пантелевне! — грустно улыбнулся я, — Конечно, тебе. Если не хочешь — можешь ничего не говорить. Оно ведь понятно. Твоя жизнь — там, моя — здесь. Я слишком сильно тебя уважаю, чтобы думать, что ради какого-то провинциального мужика ты бросишь мечту всей своей жизни…

— Ты — не какой-то мужик, Гера, — она смотрела на меня снизу вверх, своими зелеными глазищами, и я чувствовал, что тону в них, тону — и не выплыть мне из этой глубины, и как жить теперь без нее — непонятно.

— Я очень не хочу, чтобы ты думал, будто всё, что у нас было, для меня — мимолетное увлечение, интрижка. Вижу ведь, как ты ко мне относишься, как смотришь на меня, как общаешься с детьми… Не бывает таких интрижек, как ты, Белозор. Но ты ведь не поедешь в Мурманск, да? А у меня в «Полярочке» дядя замглавреда… Ну, это я так, к слову. Всё равно не поедешь. Примак — так у вас говорят? Тебе твой дубровицкий провинциальный гонор не позволит пользоваться моей помощью, да? И правильно. Не такого Белозора я полюбила.

— А ты? — спросил я, а сам думал о ее последних словах. — Сама-то ты ведь тоже в Дубровице не останешься инструктором в тире работать, даже предложи я тебе золотые горы. У тебя тоже — гонор, только заполярный, да? И девочки из команды, и биатлон…

— Биатлон, да. Олимпиада! Если не на эту — то на следующую зимнюю мы обязательно попадем! А какой биатлон