Наг Хон Фа хорошо с ней обращался. Он был счастливым отцом, что было очевидно по радостному детскому реву, каждую ночь раздававшемуся по всей узкой Пэлл-стрит и долетавшему до бара компании Чинь Сор напротив. Члены клана, сидевшие в баре, предрекали отцу и сыну счастливое будущее.

Отец и в самом деле процветал. Ответственность, которую принесло отцовство, дополнительно стимулировала его хитрый торгашеский ум, типичный для азиата. Прежде он считал каждый доллар, теперь – каждый цент. Нередко Хон Фа яростно спорил с богатым Юн Лоном о цене чая, риса и прочих продуктов, но ни разу ни один из них не упомянул имени Юн Цюай или имени женщины, которая заменила Цюай в сердце владельца ресторана.

Фанни была верной женой. Как она сама говорила, она шла прямой дорожкой. «И моим ногам это ни чуточки не тяжело», – признавалась она мисс Райан. Фанни была счастлива и довольна, ведь жизнь смилостивилась над ней и после всей грязи, что была в ее молодости, послала ей процветание и покой в лице толстого китайца. Иногда Фанни чувствовала, как помимо ее воли в ней просыпается азиатское прошлое, которому она была обязана девятью десятыми своей крови, а ведь прежде она это яростно отрицала.

Она смеялась от счастья, шагая по душному и пахнущему пряностями лабиринту Чайна-тауна, прижимая к груди своего первенца и улыбаясь каждому встречному.

Такой видел ее Юн Лон, когда она шла по Пэллстрит, а он сидел у окна своего магазина и курил трубку, украшенную красными кисточками. Луч солнца падал в окно, которое разбивало его на цвета радуги и украшало тем самым бледное и спокойное лицо Лона.

Он неизменно махал ей рукой в знак приветствия.

Она неизменно отвечала ему тем же.

А узкоглазый-то этот красавчик. Но Господи Иисусе, она ведь верная жена, как есть верная!

Год спустя Наг Хон Фа в ожидании нового счастья готовился приобрести новый ресторан на окраине города, чтобы его второй сын не был обойден наследством в пользу Брайана, который должен был унаследовать «Большой Дворец Шанхайской Кухни». И действительно, Фанни обрекла второго полукровку на жизнь посреди вони и шума Пэлл-стрит. Но когда Наг Хон Фа вернулся вечером домой, повитуха сообщила ему, что второй ребенок оказался девочкой. Рождение девочки означало новую статью расходов, а вовсе не доходов в семейном гроссбухе.

И тогда в семейных отношениях мистера и миссис Наг Хон Фа начались изменения.

Конечно же, отец вовсе не возненавидел малышку, которую в честь матери назвали Фанни. Напротив, он любил ее, хотя слабой и безразличной любовью. Вечерами он качал ее на своих здоровых ручищах и напевал ей детские песенки на кантонском о боге маленьких детей, у которого вместо лица засахаренная слива, и поэтому все детки с удовольствием его обнимают, целуют и облизывают его лицо.

Но на этот раз не было торжественного крещения, шикарных приглашений с фиолетовыми буквами и предсказаний о счастливом будущем.

На этот раз никто не насыпал на постель молодой матери груду зеленого и белого нефрита.

Фанни заметила, но не пожаловалась. Она объяснила это тем, что все деньги мужа ушли на новое предприятие. Однажды она спросила, как продвигается сделка с новым рестораном.

– Каким новым рестораном? – спросил он безразлично.

– Да тем, на окраине города, для нашей малышки…

Наг Хон Фа беззаботно засмеялся:

– А… я решил бросить это дело. Много не потерял.

Фанни села на постели, прижимая к груди Фаннимладшую.

– Бросить? – переспросила она. – Как так – бросить? – В ней проснулось слабое подозрение, и она повысила голос: – Хочешь сказать, ты бросил ресторан, потому что наша маленькая Фанни – девочка?!

Он улыбнулся и утвердительно кивнул:

– Само собой! Девочки годны лишь на то, чтобы в будущем рожать детей и мыть горшки.

Он сказал это без всякой злости, без осознания своего мужского превосходства. Это было просто утверждение очевидной истины – грустной, но неизменной.

– Но… но… – Поток слов Фанни наткнулся на плотину ее потрясения, уязвленной гордости и тщеславия. – А я-то что, не женщина разве?! И я разве…

– Безусловно, ты женщина, и свой женский долг ты выполнила. Ты родила мне сына, и если нам будет сопутствовать удача, ты родишь мне еще одного. А эта девочка… – Он отмахнулся своей пухлой рукой от Фаннимладшей, как будто она была результатом несчастной случайности, и продолжил, успокаивая жену: – О ней я позабочусь. Я уже написал друзьям нашего клана в Сан-Франциско, чтобы те помогли ее сбыть в подходящую семью, когда она подрастет.

Он говорил это ей на своем мягком и правильном английском, который он выучил в вечерней школе. Там Хон Фа был гордостью своего класса.

Фанни спрыгнула с дивана в тени и, шурша вязаными тапочками, ворвалась в круг слабого света в середине комнаты, исходящего от покачивающейся керосиновой лампы. Левой рукой прижимая младенца к сердцу, она прицелилась правой рукой, как пистолетом, в могучую грудь Наг Хон Фа, пронзая его своими глубоко посаженными синими глазами с лиловым оттенком.

Но хитрая и терпеливая китайская кровь в ее жилах усмирила американскую страсть к громким призывам к справедливости. Фанни взяла себя в руки и мягко положила правую руку на плечо мужа. Она ведь сражалась за свою дочь, за капельку крови белых в своих жилах, и было бы неразумно терять голову.

– Слушай сюда, узкоглазенький мой дорогой, – сказала она. – Говоришь, значит, ты – христианин и американец? Так подумай же как следует! Мы ведь не в Китае, милый мой. У нас тут не продают девочек за столько-то семян на фунт весу. Нет, мы ее обучим, дадим образование. Ей надо дать возможности, чтоб она не сидела на мужской шее и не давала никому обращаться с ней так, как мужланы всякие обычно обращаются с нами, женщинами! Послушай меня, милый, уж я-то знаю, о чем говорю!

Но он лишь упрямо потряс головой и ответил:

– Все уже решено, и решено наиболее удовлетворительным образом.

Он повернулся, чтобы уйти, но Фанни его догнала и схватила за рукав:

– Что значит – решено? Как так? Да быть не может…

– Может, глупая! – Хон Фа устало отмахнулся от непонятливой жены. – Ты женщина – тебе не понять…

– Да куда уж мне! – ответила Фанни сквозь зубы. Ее слова были острыми и звонкими, как падающие сосульки. Ее ярость стремительно обратилась в камень и столь же стремительно излилась из нее изобильным бурлящим потоком ругательств: – Ах ты, чертов вонючий узкоглазый! Ах ты… да ты… это значит, я ему детей… его собственных детей…