– Да, конечно, дома работы невпроворот.

– Понятно, – в голосе «важняка» стал прослушиваться азарт. – Объясняю проблему. Смайлов позвонил мне в Тернов и сообщил о том, что они с Гариковым едут осматривать обнаруженную «восьмерку» за двенадцать минут до того, как сообщение поступило в дежурную часть ГУВД.

– «Сейко» брать не советую, – вздохнув, сказал Сотников. – У меня сейчас «сейко». Возможно, «сейко». Настоящие часы легко спутать с подделкой. Они постоянно опаздывают, бывает, что и на четверть часа.

– Девятнадцатого числа я смотрел в Тернове «Новости» по первому каналу. В доме на Полтавской в Москве в двадцать два тридцать пять взорвался газовый баллон. Если сомневаетесь в часах дежурного по ГУВД, узнайте, какое время он пометил в журнале учета происшествий. Но наивно это предполагать, Виктор Кузьмич, зная, что дежурная часть ГУВД увешана хронометрами с точным временем. Я понимаю вашу тревогу, но принять ее все-таки придется.

Еще следователь спросил, что происходит с поездом, груженным цементом и направляющимся к южным границам. Сотников ответил так же легко и непринужденно, из чего Кряжин понял, что за трое суток состав миновал Омск, Челябинск и приближался к Волгограду. Следующая станция, которой обозначен конечный маршрут движения – Астрахань. Оперативные подразделения управлений этих городов уже работают во взаимодействии и готовятся к встрече.

Пока же никаких очевидных разгрузок материальных ценностей, за исключением ста пятидесяти коробок в Омске, сопровождающие лица не производили. Таможня тут же проверила тару, в ней оказалась фурнитура к мебели.

– Осторожно, – попросил Кряжин. – Там тоже не дураки по рельсам едут.

На что тут же получил резонный ответ, из которого следовало, что за поездом присматривают тоже не пальцем деланные.

– Прямо не знаю, что делать с вашей улыбкой, – вдруг произнес в трубку Сотников. – Вы просто светитесь хорошим настроением.

Фраза явно выпадала из контекста разговора, и Кряжину стоило больших усилий вспомнить, что «улыбка» на русском это то же самое, что smile на английском.

– Боюсь, Виктор Кузьмич, что обоих этих оперативников, Гарикова и Смайлова, придется дезавуировать, – выдавил Кряжин. – У меня нет уверенности, что Смайлов – оборотень, точно так же, как и нет уверенности в том, что Гариков с ним не заодно. В любом случае, один звонок с мобильного, и с состава сойдут сопровождающие. Хозяева цемента заявят, что это не их цемент, а его подменили в пути следования, чтобы скомпрометировать политический блок в Думе. А в этом цементе что-то есть, и я сомневаюсь, что это можно использовать для строительства.

Сотников попрощался с ним до завтра. До завтра, потому что старший следователь Генеральной прокуратуры по особо важным делам Иван Дмитриевич Кряжин собирался вылетать из Новосибирска в Москву завтрашним вечерним рейсом. И этим же днем в Махачкалу прибывал состав с гуманитарным цементом.

Трудную задачу задал начальнику МУРа этот «важняк». Не настаивая, он обрисовал перед ним такое развитие событий, что, не прояви Виктор Кузьмич собственной инициативы, за это можно будет ответить. А все потому, что есть все основания полагать, что либо один из них, либо оба эти опера работают на другой работе, а в МУРе трудятся лишь по совместительству.

Предположил Кряжин и положил трубку. Делай, Сотников, что хочешь. И «важняк» абсолютно прав, потому что это в сотниковской хате нечисть завелась, а не в кряжинской. Ему и чистить соответственно. Если предположения следователя верны, то сразу после ухода Гарикова из кабинета последует звонок, и два вагона с цементом в составе, следующем на юг, сразу станут бесхозными. И прав Кряжин, заявляя, что хозяина потом не найти, как не найти убийц Оресьева. Значит, чем-то придется жертвовать. Плохо только получится, если Смайлов и Гариков не при делах. Ребята гордые, уйдут сразу. А там и до слухов недалеко.

Вот и выбирай, начальник самого большого уголовного розыска страны, что сохранить: доброе имя свое или интересы дела?

Сотников медленно нажимал на телефоне кнопки, однако трубку поднимать не торопился. Пусть оперативник слышит разговор по громкоговорящей связи, теперь уже нет необходимости разговаривать при нем на птичьем языке.

Гариков же, наблюдая за движением пальца начальника, почувствовал легкое волнение. Набранный порядок цифр принадлежал одному из номеров, закрепленных за Управлением собственной безопасности ГУВД Москвы. Его волнение усилилось, когда он услышал разговор своего начальника с «тем» начальником, в ходе которого выяснилось, что Сотникову срочно понадобились люди из «чистки».

«В конце концов, – подумал Андрей, – за мной ничего нет. А потому плевать я на всех вас хотел».

– Значит, так, Андрей Валентинович. Если я пойму, что оказался не прав, разрешаю жаловаться на мои действия министру внутренних дел. Мне есть, на кого стрелы перевести. Но сейчас выкладывай на стол оружие, удостоверение и мобильный телефон.

Пащенко был не брезгливым прокурором. В свою бытность следователем он, было дело, руками разгребал коровье дерьмо в поисках заветного зерна. Это не аллегория. Лет десять назад Вадим Андреевич приехал в частный дом для обыска; подозреваемый выскочил из дома и забежал в загон. Оттуда его полчаса выуживал ОМОН, а после пятичасового обыска загона Пащенко сел у коровы и стал ждать. Ждать пришлось долго, порядка четырех часов, но зато ближе к двум часам ночи следователь был вознагражден. В десятой по счету лепешке ему удалось выскрести брошь с бриллиантом, похищенную после убийства местной театральной дивы. Хозяин дома не придумал ничего более оригинального, как вырваться из рук следователя и милиционеров и в загоне сунуть в пасть корове вещественное доказательство. А Пащенко не додумался ни до чего лучшего, как предположить это.

Он не был брезглив тогда, никогда не чурался грязной работы и сейчас, когда занял кресло областного прокурора. Единственное, чего он не мог выносить на дух, это испорченности людских характеров. Поведение Кряжина, московского «важняка», в первые дни пребывания в Тернове и его поведение перед самым отъездом разнились, как земля и небо. Эти два стиля деловой мотивации были столь антагоничны, что невозможно даже представить, будто они могут выражать суть одного и того же человека. Из принципиального и умного, цепкого профессионала Кряжин на глазах Вадима Андреевича в мгновение ока превратился в откровенную размазню. Но у этой размазанности было имя и, догадывался прокурор, звучало оно как «корысть».

Практически дойдя до истины, следователь вдруг не только сбросил обороты, но и стал отступать. Причем последнее он делал с таким усердием, что Пащенко стал испытывать как раз то отвращение, которое не испытывал, когда ковырялся палочкой в парном коровьем навозе. Деформация человеческого облика следователя происходила прямо у него на глазах, и прокурору было стыдно, словно «косил» он сам.

Но, слава богу, кажется, это была их последняя встреча. Последний визит гостя на завод, после которого он увезет Кряжина в Новосибирск, чтобы никогда больше о нем не вспоминать. Странным оставалось одно. Дав суду возможность изменить меру пресечения всем задержанным, Иван Дмитриевич продолжал настаивать, чтобы группа Пащенко отрабатывала дело Терновского цементного завода до конца. В первый же день изменения настроений московского гостя группа была снята с предприятия и все допросы проводила уже в прокуратуре. Материалы находились там, но они, что было также удивительно, Кряжина интересовали мало. Пусть приписки, пусть ущерб небольшой, пусть занимается Кряжин не по линии экономических преступлений, а по убийству депутата, но нельзя же так наплевательски относиться к делу!