Впрочем, Пащенко уже не сомневался в том, что речь идет о халатности и равнодушии. Налицо совершенно неприкрытое использование служебного положения в личных целях. И чем Иван Дмитриевич озолотился от им же «репрессированных», остается загадкой.

К четырем часам они приехали на завод, где находились все, ранее мокрые от волнения, а ныне пребывающие в неплохом расположении духа компаньоны: Фелофьянов, уже отправивший в Генеральную прокуратуру жалобу на незаконное водворение под стражу; Харин, последовавший его примеру, и Зайкин, от них в этом отношении не отставший. Разговор начался в круглой зале, и Пащенко, не в силах видеть, как натужно и вязко завязал его Кряжин, сослался на дела и вышел в холл. Пусть Иван Дмитриевич своими делами занимается без свидетелей, а то, чего доброго, прокурора когда-нибудь вызовут в Москву и спросят: «А о чем Кряжин разговаривал с этими людьми?» И в этом случае лучше ответить: «Меня там не было», чем «не помню».

А московский следователь, почувствовав одиночество, как ни странно, ощутил себя значительно лучше. Перемену в его настроении Пащенко заметил, значит, подозревает. И выход за дверь терновского прокурора для этой троицы не что иное, как: «Ну, вы тут договаривайтесь без свидетелей, а я свое все равно получу».

Кажется, именно так восприняли уход прокурора и трое чиновников с завода.

– Мне кое-что не понятно в этом деле, господа, – привычно пожевал губами Кряжин. – Понимаю, насколько уязвимы мои позиции, однако не могу согласиться с тем, что с того момента, когда кто-то из ваших холопов занимался видеосъемкой, проблема следствия превратилась в мою. Не могу согласиться, что исключительно в мою. Делу дан ход, приписки, недостачи и излишки, а также факты оформления чужих грузов произошли и были задокументированы гораздо раньше, чем вам в голову пришла замечательная идея заснять мою любимую позу. А потому доложить в Москву о том, что на заводе все в порядке, я, конечно, могу, однако сразу после этого у Генпрокурора возникнут смутные подозрения. Он в своей голове начнет проворачивать гнусные инсинуации, и в итоге в Тернов из Генеральной прокуратуры приедет тот, кто не соблазнится на шлюху.

– Поосторожней, – предупредил Харин.

– Простите, Владимир Павлович, – смутился Кряжин. – Я совсем забыл, что шлюха – ваша дочь. Но вернемся к вашим баранам. Проблема не моя. Засняв меня и поставив меня, простите, в неудобное положение, вы превратили проблему в нашу. А потому я задаю вам вопрос, не покоробить от которого вас не может. Что вы хотите похерить больше: следствие по делу об убийстве Оресьева или краже государственного имущества с привлечением к оным государственных деятелей из Москвы?

– Бросьте дурить, Иван Дмитриевич, – по-свойски посоветовал Фелофьянов. – Вы похерите все.

– Добро, – согласно качнул головой Кряжин и стал собирать бумаги. – Максимум, что светит мне, это косые взгляды Генерального прокурора. Кассету вы посылать не станете, потому что не дураки. Едва вы это сделаете, я тут же раскрою наш маленький секрет на Большой Дмитровке. Поэтому я отскочу от темы в два счета. А вот вам хана. Сюда пришлют такого же упрямого типа, как и я, только на этот раз это будет импотент, не склонный к зарабатыванию левых денег. Всего хорошего, я уезжаю в Новосибирск.

– Подождите... – Харин вскинул руку в нацистском приветствии и посмотрел на компаньонов. – Кажется, вы правы. Это наша общая проблема. Он прав!

Последнее относилось уже к Фелофьянову с Зайкиным, которые приобрели недоуменный вид.

– Он прав. Неужели вы хотите, чтобы...

Харин осекся, а Кряжин мысленно продолжил: «... чтобы начали копаться в приписках, и тема Оресьева всплыла сама собой, или следствие, пытаясь найти убийц Павла Федоровича, опять вернулось на завод?»

– А каким вы видите разъединение этих тем? – автоматически спросил Харин.

Иван Дмитриевич едва не вскричал от азарта.

– А почему вы увязываете это в единый смысл? – спросил Фелофьянов, но опоздал.

«Господи!» – пронеслось в голове Кряжина. Он опоздал всего на секунду! И сейчас это понимали все.

«Спокойно, Ваня, спокойно... Тупи на всю катушку. Почеши затылок, наморщи лоб и посмотри в окно... Вот так... Пусть переглядываются. А как интересно они это делают. Двое, Фелофьянов и Зайкин, переглядываются с одним – Хариным. Последний поставил жирную кляксу на сочинение, переписываемое с черновика. Двое свои части написали без помарок, а он все закляксил. Разложи бумаги в две стопки, чтобы они видели: это – по завышению цен на стройматериалы, это – по убийству Оресьева. Не бог весть какие бумажки, однако на стопке слева крупными буквами написано – «Оресьев». Двадцать минут фамилию выводил, зря, что ли?»

– Давайте разговаривать как взрослые люди, – Иван Дмитриевич пожевал губами и стал осматривать лица собеседников взглядом психоаналитика. – Вы можете сколько угодно валять ваньку, но я точно знаю, что Оресьев не хотел, чтобы вы возили в вагонах то, что не указано в товарно-транспортных накладных. И я знаю, что он сожалел о том письме в Генпрокуратуру в отношении Ежова и Пеструхина из «МИРа». Он понял это поздно, но, как человек определенных принципов, решил ситуацию исправить. Даже во вред собственной репутации. И документы, подтверждающие обратное им же написанному, до Генеральной прокуратуры двенадцатого июля не довез. Он хотел рассказать, как некто Каргалин, Рылин, Харин и иже с ними занимались погаными делами и неплохо на этом зарабатывали. Но не получилось, умер.

Еще я знаю, что продажа государству стройматериалов по завышенным ценам – камуфляж. Господин Тылик в суматохе государственных дел просто ни разу не удосужился посчитать, сколько он будет иметь с продажи того цемента, который недавно ушел в Дагестан. А может, и считал, но, поскольку получает он от Каргалина и Рылина в сотни раз больше, то вопросов по этому поводу у него не возникает. Приписки – ерунда, зато для Тылика это основание делать так, чтобы к составам не совали нос ни ФСБ, ни иные органы. Это его интерес, вами закрепленный. А еще у него не возникает вопросов по поводу того, что, помимо шифера, перевозят в Дагестан составы. Скорее всего, он не догадывается, иначе давно бы вас всех сдал. Время нынче сложное такое... А вот я, кажется, догадываюсь, что вы таскаете на Кавказ. Догадался об этом, думается мне, и Павел Федорович. Вы понимаете, к чему я клоню?

– Нет, – почти хором солгал директорат.

– Я клоню к тому, что теперь мне не кассеты бояться нужно, а участи Оресьева. Вы убрали его, что же остановит вас убрать меня, верно? Я с вами разговариваю как взрослый человек, а потому еще раз спрашиваю, что вы хотите похерить больше: приписки или убийство Оресьева?

Кряжин скривил лицо и снова почесал затылок.

– Чего придуряться-то? Сами выберете и сами подскажете, как правильно следствие построить. Лично мне, господа, жить охота. На пенсию выйти, корюшку на малой родине в Питере из Невы подергать и рож ваших больше не видеть. Вы люди бизнеса, так неужели договориться со мной правильно не сможете? Не верю. Напугать – напугали, не вопрос. Но если бы одним испугом уголовное преследование лечилось...