— Ты ведь одета, тебе туда и обратно! — опешила мать, недоверчиво качая головой, словно на ее глазах было совершено преступление.

— Не хочу! — Девушка повесила на крючок пальто и процедила сквозь зубы: — Просто не хочу!

— Эгоистка! — выплюнула мать.

Катя зашла в свою комнату и хлопнула дверью. Еще в детстве она частенько задавалась вопросом, только тогда не совсем могла его сформулировать. Со временем нужные слова нашлись. И чем старше она становилась, тем противнее ей было осознавать ответ на него.

Некоторые люди абсолютно незаслуженно носили лавровый венок добродетели, потому что на подвиги свершения хороших дел шли не сами, а посылали друга. Обычно самых равнодушных, тех, кто испытывал бесконечные угрызения совести за свое безразличие и всячески пытался искупить вину пусть не искренним чувством, а хотя бы делом.

Катя опустилась на кровать.

Ее родители всегда и во всем каждому сопереживали; казалось бы, нет людей на свете добрее. В детстве она ими очень гордилась. И когда впервые почувствовала внутри необъяснимое противоречие, долгое время искала проблему в себе.

Девушка закинула руки за голову и легла, глядя в белый потолок.

В голове отчетливо прозвучал голос Лайонела: «И даже сейчас ты продолжаешь раскаиваться… Ужасная привычка!» Он был прав, раскаяния стали именно привычкой, с которой она научилась ладить, безропотно делая то, что говорили ей люди, в отличие от нее способные испытывать благородные чувства.

Из коридора донесся голос матери, оравшей отцу по сотовому:

— … совсем распустилась! Миша, ты бы слышал, как она мне отвечала! Хамка выросла! А бабка, бабка совсем плоха… Звонила, хрипела в трубку, ой, не могу! Да-да, картошку сварила, мясо делаю… Хлеба купи, не забудь!

Катя заткнула уши, закрыла глаза и сама не заметила, как уснула. Ей снилось по-летнему прозрачное голубое небо с перистыми розовыми облаками, в воздухе витал теплый, головокружительный аромат весны. Асфальт блестел на солнце, с площадки возле дома доносился детский смех.

К лакированному красному сандалику змейкой подползала вода, вытекающая из люка. Девочка в красном пальтишке и желтом беретике делала шаг назад, не отрывая взгляда от преследовавшей ее блестящей жидкости.

К люку, хихикая, подбежали три девочки. Одна из них, в джинсовой курточке и с огромным розовом бантом на голове, спросила:

— Эй, а что ты делаешь?

Девочка в красном указала на подползавшую к сандалику лужу и серьезно сказала:

— У воды есть глаза, она сейчас смотрит на нас.

Три подружки переглянулись, а самая маленькая шокированно покачала головой:

— Быть не может!

— Это так, — возразила девочка в красном пальтишке. — Вода все видит и запоминает, она живет вечно, чтобы рассказать после нашей смерти о нас другим людям…

Обладательница розового банта крепче прижала к груди большую куклу в красивом оранжевом платье и, наклонив голову набок, посмотрела на медленно ползущую по асфальту лужу.

— Как думаете, а меня вода уже запомнила? — спросила она у подруг.

— Конечно, Кристи, — хором ответили те, а мелкая с тоской взглянула на куклу: — Пойдемте играть?

— Точно, пойдемте, — согласилась другая подружка, с нежностью погладив куклу по длинным волосам.

Их предводительница качнула бантом и неожиданно протянула куклу девочке в красном пальто:

— А давай с нами играть?

Яркие голубые глаза куклы, обрамленные длинными черными ресницами, смотрели задорно, точно говоря: «Возьми меня, возьми скорее!»

Но глаза неожиданно стали видоизменяться, холодеть, бледнеть, а черные ресницы выгорать, сияя на солнце, пока не превратились в золотистые, с изящным изгибом.

Девочка отшатнулась, а новоявленные подружки обернулись на семенившую к ним толстую собаку, и засмеялись.

— Смотрите, это та уродина! — воскликнула Кристина — Бе-е-е, она такая страшная, что всех людей тошнит при виде нее!

Подруги захихикали, а самая маленькая взяла с асфальта камушек и швырнула в собаку.

— Не нужно! — воскликнула девочка в красном пальто.

Кристи сморщилась:

— Ты что, знаешь эту мерзкую собаку?

— Я… я… — Девочка застыла, глядя на радостно виляющий хвост собаки, спешащей прямо к ней. В горле возник ком, мешающий говорить.

— Смотрите-смотрите! — Кристи подпрыгнула на месте и показала пальцем на старушку с палкой и пакетом, возле парадной. — Это ее хозяйка! Она ве-е-едьма.

— Ага, — согласилась маленькая подружка. — Только у настоящих ведьм бывают такие уродливые собаки! Давайте кинем в нее что-нибудь?

— Катя! — помахала им старушка. — Катюша, иди, я тебе яблочко купила.

Три подружки изумленно посмотрели на девочку в красном пальто.

— Это она тебя зовет? — недоверчиво вытаращила глаза Кристи, обхватывая куклу обеими руками, словно пыталась защитить ее от злых чар.

Старушка между тем заковыляла к ним, подзывая:

— Жученька, Жучка…

— Это твоя бабушка? — громко спросила Кристина, когда старуха подошла настолько, что могла их слышать.

— Катюша, — вытащила та из пакета большое зеленое яблоко.

Девочка взглянула в добрые глаза с опухшими морщинистыми веками, затем в ледяные глаза куклы на руках у Лиды и, крикнув: «Я ее не знаю», побежала на площадку. Три новые подружки, громко смеясь и выкрикивая: «Ведьма-ведьма, старая ведьма», бросились за ней.

Катя резко открыла глаза и села на кровати. Сердце неистово колотилось в груди, воздуху, как после пробежки, не хватало. За окном уже стемнело, снежная вьюга звонко ударялась о стекло, часы на стене показывали ровно двадцать один ноль-ноль.

Девушка встала, размяла ноги, руки… Сон из далекого прошлого точно обрубок кривой железяки царапнул по сердцу, и горячая кровь обожгла все внутри.

Взгляд остановился на книжной полке, где среди книг серым кардиналом стоял потрепанный томик стихов Саши Черного, подаренный бабой Валей.

Девушка зажмурилась от отвращения к себе, закружилась голова. Тогда ей шел одиннадцатый год, на праздник пришли девочки со двора, Кристи и ее подружки, был торт, музыка, подарки — все как положено.

Баба Валя зашла поздравить. Катя помнила, будто это произошло только вчера, как стояла на цыпочках у двери, затаив дыхание, и смотрела в глазок.

Старушка знала, что именинница за дверью, потому что после второго звонка повесила на крючок для сумок пакетик с подарком, негромко произнесла: «С днем рождения, Катя» — и ушла. А потом около двух недель не звонила.

Стихи из подаренной книги показались Кате ужасными, грубыми, жестокими, пронизанными цинизмом, как ядом. Они понравились ей многим позже, когда детских иллюзий стало меньше.