чтобы обслужить посетителей, следующих из Британского музея, — все они были интернированы во время Первой мировой войны, которую в то время наивно называли Великой войной. Но ланч-бар на Оксфорд-стрит, из окна которого Джейн увидела голову и плечи Дэна, стоял неколебимо, он лишь слегка уступил духу времени, вдруг включив пластик в свой интерьер.

В последующие годы события в жизни Джейн и Оливии происходили во все более стремительном темпе. Сначала у Оливии был нервный криз и она провела десять месяцев в больнице. Когда она выздоровела, Джейн отвезла ее долечиваться к своему холостому брату Хилари, который был викарием в Девоншире. Оттуда, ибо чудеса никогда не прекращаются, Оливия вернулась помолвленной с Хилари. Детской коляски в Кенсингтон-гарденс не появилось, но союз этих двоих представлял собой вполне нормальный образчик супружеской жизни; во всяком случае, Хилари теперь питался и одевался лучше, чем когда-либо в своей жизни.

Раньше именно Оливия следила за мелочами быта; она возобновляла подписку на библиотеку «Таймса» и в клубе «Книга месяца», и она же записывала Джейн на сеансы в салонах красоты. После ее дезертирства Джейн уже не так регулярно занималась своей кожей, мыла голову дома, а на маникюр ходила только тогда, когда ее ногти начинали ломаться от ударов по клавишам пишущей машинки. Теперь, если ей хотелось что-нибудь почитать в постели, она скользила взглядом по полкам, где книги, привезенные ею из дома, а также небольшое собрание, купленное у букинистов, когда она впервые появилась в Лондоне, терпеливо ждали своего часа. В ее голове украдкой начал свивать гнездо девятнадцатый век, и теперь, когда незнакомые ей женщины писали ей, обращаясь за советом и помощью (на самом деле желая, как ей было известно, облегчить свою душу), она сравнивала их с неудовлетворенными героинями романов и мемуаров девятнадцатого века. Если Дэн не был истинным Дэном, то не стала ли она сама новой Джейн Карлайл, лелеющей свою обиду на вечно хмурого мудреца, которому посвятила жизнь?

Прошли еще годы, и книга Дэна вышла в свет, тоненький томик с широкими полями, большинство страниц которого содержали причудливые описания эксцентричных родственников: «Мой отец», «Бедный старый дядя Джо, который играл на флейте», «Кузина Иззи», величавая бабушка Перкинс, носившая парик и румянившая щеки до последнего дня своей жизни. Все остальное представляло не более чем пересказ «Красных пастбищ». Это была Книга Месяца; обозреватели с трудом сдерживали зевоту, а издатели пытались поправить дело такими заголовками, как «Проза, проникнутая чувством» (Скоте Нейшнл Обсервер), «Ностальгическая проза» (Глазго Геральд), «Живые воспоминания о начале коллективизации в Советском Союзе» (Нью Репаблик).

Джейн увидела Дэна год спустя на презентации автобиографии еще одного нового писателя. Входя в зал, она услышала, как одна женщина говорила другой: «Если бы кто-нибудь смог создать ему подходящие условия…» Джейн посмотрела туда, куда смотрела говорившая, в сторону низенького стола, уставленного бутылками и стаканами, в эркере гостиной издателя. Среди сидевших за столом выделялись две фигуры; один, очевидно, виновник торжества, был человек еще молодой, но уже с опустошенным лицом и тревожным взглядом из-под косматых бровей; другой был Дэн, развалившийся, почти улегшийся, в глубоком кресле. Дрожание подвесок хрустальной люстры, висевшей посреди потолка, самым немилосердным образом отражалось в уголках его водянистых глаз. Пока Джейн рассматривала его, добродушный джентльмен подошел к столику и положил руки на плечи обоих писателей.

— Когда же следующие книги, мальчики? Follow up, follow up, follow up, till the field ring again and again![101]. Это секрет успеха, мальчики!

Вымученные улыбки писателей потрясли Джейн до глубины души. На цыпочках она вышла из зала. Дома у нее была назначена встреча с декоратором, ибо она наконец решилась убрать колокольчик с двери и перекрасить ее.

Асфодели в саду[102]

Выглянув из-за журнала, прислоненного к тостеру, Амабель осмотрела лица сидевших за столом. Этим воскресным утром все в Лондоне были мирно заняты едой и питьем, и она понадеялась, что они не откажутся поддержать беседу. И вот, ударив суставом пальца по загнутой уголком странице, она произнесла:

— Здесь пишут, что, если люди не ведут с кем-нибудь разговора, они обязательно разговаривают сами с собой.

Чарльз поднятием брови в сторону матери обозначил любезный ответ. Дороти поставила чашку и с неожиданной энергией заявила, что это совершенная правда, по крайней мере поскольку это касается ее: иногда она хочет и не может остановиться. Их пятнадцатилетняя дочь Цинтия сказала:

— Гемма[103] всегда говорит с собой, когда она одна. Да, гемма. Сегодня утром твоя дверь была открыта и, проходя мимо, я слышала, как ты говоришь: «Ну куда же вы задевались на этот раз, хотела бы я знать?»

— Я говорила не сама с собой. Я говорила со своими туфлями, — парировала Амабель. Она повернулась к Чарльзу. — Тут говорится, что каждый ведет нескончаемый диалог с собою.

— Как миссис Блум[104], — сказала Дороти.

Амабель подумала, что их разговор еще более бессвязен, чем непрерывный поток воспоминаний миссис Блум.

— Скорее как мистер Блум, я полагаю.

— Я отказываюсь отождествлять себя с кем-либо из Блумов, — сказала Фрэнсис Лидделл, которая пришла дать урок музыки Цинтии, но ее уговорили выпить сначала чашечку кофе. — И откуда автор из «Сайентифик Америкен» знает, что происходит внутри других людей?

— «Остров полон голосов»[105], — предложила в качестве объяснения Амабель.

— «Звуков», — поправила Фрэнсис.

Амабель вздохнула.

— «Голосов» звучит лучше. — Она зацепила уголок страницы большим и указательным пальцами и повернула ее в сторону остальных с видом адвоката, демонстрирующего присяжным Доказательство номер один. — Статья называется «Внутренняя речь», но она больше касается чтения. При обучении детей всегда подчеркивалась роль звукового элемента — как более динамичного или что-то в этом роде, но современные психологи… — Здесь Амабель начала бойко читать текст, напечатанный на странице: — …современные психологи склоняются к мысли, что упор на слуховое восприятие может ослабить восприятие зрительное.

Дороти посмотрела отсутствующим взглядом, Фрэнсис с негодованием повторила: «современные психологи!», а Цинтия выскочила из-за стола, заявив, что пора вывести бедненького Вогса на прогулку. Услышав свое имя, седеющий скотчтерьер вдруг возник у ног Чарльза и затрусил к вращающейся двери, которую для него приоткрыла Цинтия.

В глазах Чарльза мелькнула искра, пока его мать читала, и теперь он сказал:

— Слуховое восприятие не имеет значения. Глухих можно научить читать.

— Может быть, детей следует учить читать, как если бы они были глухими, — высказала блестящую мысль Амабель, но Фрэнсис напомнила ей, что американцы пробовали это, но результаты оказались плачевными.

— Вы сами говорили, что они вырастили целое