Гришку Бондарева в мыслях мы уже похоронили. Но через неделю он объявился. Весь перевязанный, израненный, будто его собаками травили. Крыша у него поехала. Сидел он у дороги, естественно уже без винтовки, без гранат; по жетону десантники и определили, что это свой.

К нам привезли. Пробовали мы от него толку добиться. Бесполезно. Плел, как спьяну. Все твердил: "Кавказская овчарка.., она меня отпустила.

А вы все мертвые уже".

Страшный был Гришка тогда, руки и ноги прострелены. Его в Ханкалу в госпиталь отвезли, потом – в Ростов, потом – в дурку. Тихий – вот сестре и отдали.

Командировка кончилась. Медали… Ордена… Деньги… Вернулись героями. А потом началось…

Все девочку вижу как наяву, она еще живая была. И пух прилипает к крови… Наши думают, что у меня крыша едет. Может, оно и так. Вот рассказал все вам, и легче стало. Мне кажется, что вы и так все знали. Я чего приехал? Слышал, как вы по радио говорили…

Куницын взглянул на часы:

– Я на час с блокпоста сорвался. Поеду.

Там ребята остались. Они в Чечню просятся, а я – нет.

– Погоди, – сказал Холмогоров.

– Я все сказал. Нет мне прощения, – Куницын резко вышел.

Холмогоров сидел, сжимая виски ладонями.

Долго смотрел на пустое кресло, словно Куницын был перед ним. Наконец принял решение. Все произошедшее в Ельске стало прозрачным, как осенняя вода.

Холмогоров подъехал к дому с зеленой крышей. В двух окнах проблескивал свет. Андрей Алексеевич решительно постучал и, не дождавшись ответа, толкнул дверь. Та оказалась не заперта. Именно так он и представлял себе дом одинокого школьного учителя – все в прошлом.

На круглом столе, рядом со стаканом недопитого чая лежал старомодный альбом и конверт из плотной бумаги. Ббльшая часть фотографий из альбома была вырвана – они и лежали в конверте.

Холмогоров торопливо просмотрел их, задержавшись на одной. Старик в каракулевой папахе, две пожилые женщины, молодой сильный мужичина в белой рубахе без ворота, трое детей.

Старшая девочка, лет десяти, в белом платочке, держала за руку мать – Аллу Ермакову, дочь школьного учителя из Ельска.

Из-под стола выглядывала знакомая дорожная сумка, приготовленная к отъезду.

На коврике возле комода стояли две белые фарфоровые тарелки. В глубокой была вода, в десертной – остатки еды. «Не понял, – прошептал Холмогоров, глядя на посуду, – котенок что ли? Живая душа?»

Услышав его голос, из-под комода выскочил маленький рыжий щенок и беззлобно затявкал.

Холмогоров присел, потрепал щенка по голове, заглядывая в черные глаза. Щенок лизнул его руку, словно приглашая поиграть.

– Некогда мне, дружок. Поехали лучше со мной.

Мужчина взял маленького пса на руки:

– Ты согласен прогуляться? Понял, согласен.

«Может, и успею», – подумал Холмогоров, выскакивая на крыльцо.

* * *

Прапорщик Павлов, осчастливленный двумя канистрами, укатил к жене.

– Ты даже лицом просветлел, сержант, – сказал Уманец, разливая по стаканам чай, – везет тебе с бабами, в любое время дня и ночи рады угодить.

– Я, мужики, не у Вальки был, – признался Куницын.

– Новую завел? – удивился Маланин, отщелкивая рожок автомата.

– Я, мужики, к Холмогорову ездил. Я ему все, как было, рассказал.

В тесном бетонном кубе зависло тягостное молчание.

– Точно, у тебя, сержант, крыша поехала.

– Почему нам не сказал, что сдать всех решил?

– Уже сказал.

Маланин резко прищелкнул рожок к автомату:

– Ну и дела пошли…

Брезентовый полог качнулся. Женщина в черной косынке и толстом вязаном свитере с капюшоном, в джинсах и кроссовках поморщилась от яркого света.

– Чего надо? – зло крикнул Уманец.

Женщина молча разжала ладонь, на ней лежала выдернутая чека.

– Все здесь, – глухо произнесла она, обведя взглядом тесное помещение.

Осколочная граната дважды подпрыгнула на досках пола. Женщина метнулась в темноту.

Громыхнул взрыв, следом прозвучал второй, более мощный – взорвались канистры с бензином.

Огненная волна снесла кирпичную кладку, сорвала пылающий, посеченный осколками брезентовый полог.

Женщина, не оглядываясь, пошатываясь как пьяная, брела по дороге. Черные «Жигули», выскочившие из-за поворота, чуть не сбили ее.

Холмогоров схватил женщину за плечо, затолкнул в машину. Она не сопротивлялась.

– Мне все равно, – проговорила она, – вместо сердца у меня уже давно пустота.

– Что ты наделала, – не укоряя и не осуждая, произнес Холмогоров, – тебе здесь места уже нет.

– Знаю, мое место там, рядом с детьми и мужем.

Рыжий щенок забрался к женщине на колени.

– А ты здесь откуда?

Щенок уютно устроился, положил голову на лапы и уснул.

– Может, вы возьмете его себе? – обратилась женщина к Холмогорову. – Он хороший.

– Я подумаю, – не оборачиваясь, произнес Андрей.

* * *

Рапорт майора Грушина на имя министра внутренних дел был удовлетворен. Он уволился и уехал из города. Через год в Ельске уже был построен храм. Молодому священнику прислуживал Гриша Бондарев. Храм был возведен на том самом месте, где он, беседуя с Холмогоровым, выкладывал из битого кирпича крест. Гриша стал спокойным, о кавказской овчарке сам не вспоминал. Когда же его спрашивали, отвечал, улыбаясь:

– Она уехала, она меня отпустила.

Дом с зеленой крышей в глубине переулка сгорел на девятый день после взрыва блокпоста. В Ельске говорили, что это сделали спецназовцы, но их не искали и не осуждали. Следователь ФСБ Камнев уехал из Ельска, увозя с собой неопровержимые доказательства того, что спецназовцев убивала женщина-снайпер, мстя за своих детей.

Ермакова-Будаева умерла на следующий день, после того как добралась до родных могил. Чеченские женщины похоронили ее на мусульманском кладбище, рядом с мужем и детьми.