И на сей раз оно вправду его не обмануло. Случилось так, что в один из этих дней, грозных и досадных, комиссару доложили, что некий Баркхаузен просит разрешения с ним поговорить.

Баркхаузен? – спросил себя комиссар Эшерих. Баркхаузен? Какой такой Баркхаузен? А-а, точно, мелкий шпик, который за грош родную мать продаст.

И сказал:

– Пусть войдет! – А когда Баркхаузен появился на пороге, продолжил: – Если вы намерены опять рассказывать мне про Персике, можете сразу поворачивать оглобли!

Баркхаузен молчал, не сводя глаз с комиссара. Неужели впрямь намеревался говорить о Персике?

– Ну! – сказал комиссар. – Чего стоите, Баркхаузен? Кругом!

– Персике все ж таки забрал розенталевское радио, господин комиссар, – укоризненно произнес Баркхаузен. – Я теперь точно знаю, я…

– Розенталевское? – переспросил Эшерих. – Той старухи-жидовки с Яблонскиштрассе, что из окна сиганула?

– Ее! – кивнул Баркхаузен. – Он попросту стырил радио, в смысле, когда старуха уже померла, из квартиры…

– Вот что я вам скажу, Баркхаузен, – произнес Эшерих. – Я говорил об этом деле с комиссаром Рушем. Если вы не прекратите цепляться к Персике, вам несдобровать. Мы больше слышать не желаем об этой истории, а о вас тем более! Ваш номер шестнадцатый, и нечего вам совать нос в это дело! Да-да, Баркхаузен!

– Так ведь он стырил радиоприемник… – снова начал Баркхаузен с тем тупым упорством, какое порождается только слепой ненавистью. – Я же могу доказать…

– Вон отсюда, Баркхаузен, или загремите к нам в подвал!

– Тогда я иду в полицейское управление, на Алекс! – объявил глубоко обиженный Баркхаузен. – Закон есть закон, а кража есть кража…

Но тут Эшерих подумал кое о чем другом, а именно о деле Домового, которое почти постоянно занимало его мысли. Он уже не слушал этого болвана.

– Скажите-ка, Баркхаузен, у вас ведь уйма знакомых, и в пивнушках вы частенько бываете? Может, вы знаете некоего Энно Клуге?

Баркхаузен почуял выгодное дельце и сказал, правда еще с недовольством:

– Я знаю одного Энно. Фамилия его мне неизвестна, может, впрямь Клуге. Вообще-то я всегда думал, Энно – это его фамилия.

– Маленький хлюпик, бледный, тихонький, робкий?

– Пожалуй что он, господин комиссар.

– Светлое пальто, коричневая жокейка в крупную клетку?

– Точно. Он.

– Большой ходок?

– Насчет этого я не в курсе. Там, где я его видал, баб нету.

– Играет на бегах, по маленькой…

– Верно, господин комиссар.

– Пивные: «Очередной забег» и «Перед стартом»?

– Он, господин комиссар. Ваш Энно Клуге – мой Энно!

– Найдите мне его, Баркхаузен! Бросьте всю эту дурь с Персике, не то загремите в концлагерь! Лучше выясните для меня, где прячется Энно Клуге!

– Да разве ж он добыча для вас, господин комиссар! – запротестовал Баркхаузен. – Мелкий прыщ! Ноль без палочки! На что вам этакий идиот, господин комиссар?

– Не ваше дело, Баркхаузен! Если я с вашей помощью поймаю Энно Клуге, получите пять сотен марок!

– Пять сотен, господин комиссар? Пять сотен – да таких деньжищ и десяток таких Энно не стоит! Тут, поди, какая ошибка.

– Может, и правда ошибка, но вас, Баркхаузен, это не касается. Вы получите свои пять сотен – в любом случае!

– Ладно! Раз вы, господин комиссар, так говорите, я постараюсь разыскать этого Энно. Просто покажу его вам, сюда приводить не стану. С такими, как он, я вообще не разговариваю…

– Чем же вы занимались на пару? Обычно ты не такой щепетильный, Баркхаузен! Наверняка втихаря делов наделали. Однако я не стану вникать в ваши щекотливые секреты, отчаливай, Баркхаузен, и добудь мне этого Клуге!

– Осмелюсь попросить небольшой аванс, господин комиссар. Вернее, не аванс, а деньги на накладные расходы.

– Какие еще расходы, Баркхаузен? Расскажи-ка, очень мне интересно.

– Поездки на трамвае, и потом, придется торчать в пивных, тут кружечка, там по кружечке на всех, как без денег-то, господин комиссар? Думаю, полсотни марок хватит.

– Да уж, если сам Баркхаузен идет в пивную, все прямо ждут, чтоб он их угостил! Так и быть, дам тебе десятку – и вали отсюда! Думаешь, мне больше делать нечего, кроме как с тобой языком молоть?

Баркхаузен действительно свято верил, что этакие комиссары только и делают, что допрашивают народ да заставляют других работать вместо себя. Но подобных заявлений, понятно, остерегался. И теперь пошел к двери, сказал только:

– Но если я отыщу вам этого Клуге, вы должны помочь мне с Персике. Братишки чересчур меня разозлили…

Одним прыжком Эшерих догнал его, схватил за плечо и сунул под нос кулак.

– Видишь? – злобно выкрикнул он. – А этого не хочешь, бестолочь? Еще одно слово про Персике, и я тебя в бункер засажу, пускай хоть все на свете Энно Клуге шастают на свободе!

Он угостил захваченного врасплох Баркхаузена коленом под зад, и тот как пушечное ядро вылетел в коридор. А там врезался прямиком в эсэсовца-посыльного, который наградил его еще одним крепким пинком…

Возникший шум привлек внимание двух эсэсовских часовых на лестничной площадке. Они подхватили еще пошатывающегося Баркхаузена и швырнули вниз по ступенькам, точно мешок с картошкой, – шпик аж кубарем покатился.

С минуту Баркхаузен, охая, в кровавых ссадинах, лежал внизу, совершенно оглушенный падением, но тут очередной часовой сгреб его за воротник, гаркнув:

– Ты что, гнида, весь пол решил загадить? – отволок его к выходу и выкинул на улицу.

Комиссар Эшерих с удовольствием любовался началом этой сцены, пока поворот лестницы не скрыл от него дальнейшее.

Прохожие на Принц-Альбрехтштрассе боязливо отводили глаза от лежащего в грязи бедолаги, зная, из какого опасного дома его вышвырнули. Вероятно, с сочувствием посмотреть на страдальца – уже преступление, а прийти ему на помощь тем более никак нельзя. Однако часовой, тяжелым шагом вновь подойдя ко входу, сказал:

– Если ты, гнида, хотя бы еще три минуты будешь уродовать нам фасад, я тебе мигом ноги-то приделаю!

Это подействовало. Баркхаузен, у которого болело все тело, с трудом поднялся и, шатаясь, заковылял домой. Но внутри у него опять разорелась бессильная ненависть и злоба, куда более жгучая, чем боль от ушибов. Он твердо решил и пальцем не шевелить для этого гада комиссара, пускай сам разыскивает своего Энно Клуге!

Однако наутро, когда злость поутихла и разум вновь обрел голос, он сказал себе, что, во-первых, получил от комиссара Эшериха десять марок и должен их отработать, иначе его неизбежно привлекут за мошенничество. Во-вторых, вообще нехорошо вконец портить отношения с такими важными господами. Ведь в их руках власть, и маленький человек обязан подчиняться. Что вчера его вышвырнули, в конце концов, получилось нечаянно. Не налети он на посыльного, ничего бы не случилось. Для них это, наверно, была просто забава, и Баркхаузен, окажись он свидетелем подобной сцены, тоже от души бы посмеялся, например, над полетом Энно Клуге.