Медицинский служащий подчеркивает как особо важные следующие два положения: принятие пациентом роли искупителя и его трансформацию в женщину. Иллюзия искупителя – фантазия, знакомая нам благодаря частоте, с которой она становится ядром религиозной паранойи. Дополнительная особенность, состоящая в том, что всеобщее искупление зависит от превращения мужчины в женщину, необычна и сама по себе удивительна, т. к. показывает значительное отступление от исторического мифа, который фантазия пациента пытается воспроизвести. Вполне естественно потому вслед за официальным медицинским отчетом предположить, что движущей силой для возникновения этого фантазийного комплекса являлось желание пациента играть роль Искупителя и что его кастрацию следует рассматривать исключительно как способ для достижения этой цели. Хотя финальная стадия заболевания, на первый взгляд, подтверждает этот вывод, тщательное изучение «Мемуаров» заставляет нас принять совершенно иную точку зрения. Ибо оттуда мы узнаем, что идея превращения в женщину (т. е. идея кастрации) была первичной иллюзией, что он начал с того, что связывал этот акт со страшными увечьями и преследованиями и что лишь позже он начал ассоциировать это со своей ролью Искупителя. Более того, нет сомнений, что изначально он мыслил трансформацию как средство для осуществления сексуального насилия, а не для каких-либо высших целей. Можно сформулировать следующее предположение: сексуальная иллюзия преследования позже превратилась мозгу пациента в религиозную манию величия. В роли преследователя, изначально отводившейся профессору Флехсигу, его лечащему врачу, позднее стал выступать сам Господь Бог.

Есть два пути, которыми мы можем попытаться получить понимание этого случая паранойи и с помощью которых можно выявить в нем знакомые комплексы и движущие силы умственной жизни. Мы можем начать или с собственных рассказов пациента о его фантазиях, или с причин-возбудителей его болезни.

Первый из указанных методов должен казаться заманчивым из-за блестящего примера, продемонстрированного нам Юнгом (1907) в его интерпретации случая dementia praecox, гораздо более острого, чем данный, и имевшего намного более далекие от нормы симптомы. Также высокий уровень интеллекта нашего нынешнего пациента и его общительность, скорее всего, помогут нам в завершении нашей задачи. Он сам нередко дает нам в руки ключ, прибавляя заметку, цитату или пример к какому-либо фантастическому предположению, казалось бы, случайно или даже активно опровергая какую-либо параллель с ними, возникшую в его же собственном мозгу. Когда это происходит, нам остается только следовать нашему обычному психоаналитическому приему: лишать предложение его отрицательной формы, принимать его пример за истинное положение вещей, а его замечание или цитату за истинный источник – и мы обнаруживаем, что нашли то, что искали, то есть перевод параноидного способа повествования на нормальный язык.

Возможно, следует дать более детальное описание этой процедуры. Шребер жалуется на то, что его беспокоят так называемые «чудносозданные птицы», или «говорящие птицы», которым он приписывает ряд весьма любопытных свойств. Он считает, что они состоят из уже упоминавшихся преддверий Неба, то есть из человеческих душ, вступивших в состояние блаженства, и что они заряжены ядом птомаином и натравлены на него. Они научены повторять «бессмысленные фразы, которые они заучили наизусть» и которые были им «вдолблены». Каждый раз, когда они выплескивают на него свой заряд птомаина – то есть каждый раз, когда они «выпаливают фразы, которые им, несомненно, вдолбили» – они в какой-то степени поглощаются его душой, крича «Чертов парень!» или «Черт побери!», то есть единственные слова, которые они еще способны употребить для выражения собственных чувств. Они не понимают смысл произносимых ими слов, они просто по природе восприимчивы к созвучиям, хотя это созвучие и необязательно должно быть полным. Так, для них нет разницы, когда говорят:

«Santiago» или «Karthago»,

«Chinesentum» или «Jesum Christum»,

«Abendrot» или «Atemnot»,

«Ariman» или «Ackermann», etc.

Читая это описание, мы не можем не подумать, что на самом деле речь идет о молоденьких девушках. Рассердившись, люди часто сравнивают их с гусями и весьма неуважительно приписывают им «птичьи мозги», а также заявляют, что они не могут сказать ничего самостоятельного, а лишь повторяют зазубренное наизусть и выдают свой недостаток образования, путая иностранные слова, похожие по звучанию. Фраза «Чертов парень!», единственная, произносимая ими серьезно, относится к успеху молодого человека, которому удалось произвести на них впечатление. И разумеется, через несколько страниц мы натыкаемся на абзац, в котором Шребер подтверждает справедливость нашей догадки: «Для того чтобы различать их, я шутя дал многим птицам-душам имена девочек, так как своим любопытством, склонностью к сладострастию и другими особенностями они все удивительно напоминали юных девочек. Некоторые из этих девичьих имен были впоследствии восприняты божественными лучами и стали официальным наименованием данных птиц-душ». Эта легко полученная интерпретация сути «чудно созданных птиц» дает нам ключ к пониманию загадочных «преддверий Неба».

Я полностью сознаю, что психоаналитику нужно немало такта и чувства меры каждый раз, когда в ходе своей работы он выходит за рамки типических интерпретаций, и что его слушатели и читатели будут понимать его настолько, насколько им позволит их собственная осведомленность в технике анализа. И что поэтому у него есть веские причины остерегаться ситуации, когда демонстрация проницательности с его стороны может повлечь снижение точности и достоверности полученных им результатов. Поэтому вполне естественно, что один аналитик будет в большей степени руководствоваться осторожностью, тогда как другой будет больше доверять своей смелости. Невозможно будет определить рамки оправданной интерпретации до проведения большого числа экспериментов, и пока данный предмет изысканий не станет более изучен. В работе над случаем Шребера я держался тактики сдержанности, навязанной мне тем обстоятельством, что чрезвычайно сильное сопротивление публикации его «Мемуаров» утаило от нас значительную часть материалов, – часть, которая возможно, содержала особо важную информацию о его болезни. Так, например, третья глава начинается с такого многообещающего заявления: «Теперь я приступаю к описанию некоторых событий, произошедших с другими членами нашей семьи и которые, возможно, связаны с душеубийством, о котором я заявляю; так как в любом случае в них есть нечто своеобразное, нечто не вполне объяснимое с точки зрения обычного человека». Но следующее предложение, одновременно являющееся последним предложением в главе, гласит: «Остальная часть этой главы не допущена в печать как непригодная для публикации». Таким образом, мне придется ограничиться попыткой сколько-нибудь точно соотнести ядро системы фантазий с обычными человеческими мотивами.

С этой целью я теперь приведу еще один небольшой фрагмент истории болезни, которому не придано нужного значения в отчетах, хотя сам пациент сделал все возможное, чтобы привлечь к нему внимание. Речь идет об отношениях Шребера с его первым врачом, профессором Тайного совета, Флехсигом из Лейпцига.