Спастись от обстрела здесь можно, только двигаясь на высокой скорости, но она резко падает при приближении машины к горным тоннелям. Своды тоннелей круглые, тут могут разъехаться только легковушки, а большие фуры и бензовозы могут ехать по вырубленным в горах проходам только посередине, чтобы не задеть стены. Поэтому военные и полиция на некоторое время перекрывают движение, позволяя машинам двигаться в тоннелях попеременно в разные стороны. На самой высокой точке Махипара в 80-е годы стояла советская застава, о чем напоминает «Привет из Джамбула» — до сих пор сохранившаяся надпись масляной краской на скале. После спуска с Махипара начинает заметно теплеть, тоннелей больше нет, и легковые автомобили несутся с сумасшедшей скоростью. Двигавшаяся примерно в ста метрах от нас «Тойота Королла» с пассажирами внезапно потеряла управление, врезалась в отбойник, но в пропасть не упала, а начала крутиться по трассе. Подъехав поближе и убедившись, что все живы и экстренной помощи не требуется, мы продолжили путь.

Эрик, сидевший за рулем белого «Мерседеса», рассказал занятную историю, когда мы проезжали ущелье Танги-Абришом, что в переводе означает «Шелковое ущелье».

— Когда в 1996 году талибы наступали на Кабул, войска «Северного альянса» при отступлении заминировали все ущелье. Сначала талибы посылали на «разминирование» отдельных смертников — «пишмарага», потом прорывались через минные поля на автомобилях, которые «цепляли» по пять-шесть мин, прежде чем окончательно разрушиться от взрывов. Но когда смертники и машины кончились, талибы погнали по минным полям стада баранов, — рассказал Эрик. — Тогда в Джелалабаде уже были талибы, и мы с братом и директором ГЭС «Дарунта» пробирались в Кабул, где надеялись спастись. Когда мы подъехали к ущелью, то содрогнулись. На протяжении километра лежали тела баранов и смертников и просто случайно убитых людей, повсюду валялось оружие. Отсюда мы уже пробирались ночью в Кабул пешком, — сказал Эрик грустно.

Чуть дальше на трассе стоял ухоженный мавзолей муллы Бурджана — бывшего министра обороны правительства талибов, память которого уважают в этих местах многие. По словам Эрика, министр ранее был военным, служил в афганской армии и лишь потом перешел на сторону талибов. Он хотел, чтобы доктор Наджибулла, находившийся четыре года на территории миссии ООН в Кабуле после падения его «прокоммунистического» режима, стал бы премьер-министром страны. Но Пакистан его мыслей не разделял, а потому министр был убит ракетой, выпущенной по нему с пакистанского вертолета.

— Погиб он прямо на трассе, мавзолей теперь как память тому смутному времени. Все едут, останавливаются, заходят. И на мавзолей взглянуть, и на ущелье. Места здесь дивные, — улыбнулся мой попутчик.

Вся поездка до Джелалабада заняла у нас три часа. После горной трассы шла уже открытая дорога через выходившую сюда боком зеленую провинцию Лагман. По обочинам дороги стояли жилища афганцев, разрушенные в ходе 30-летней войны, играли дети, гуляли бараны и верблюды.

— В этих местах тогда сильно воевали с «шурави». А теперь все забылось, вас снова любят. По сравнению с американцами вы очень много сделали для нашей страны, а народ у нас неглупый. Просто допустили большую ошибку в свое время. Америка тогда предложила моджахедам оружие, Саудовская Аравия — деньги, а Пакистан — свою территорию. Вот и стали воевать. И до чего довоевались? Устал наш народ от всех вооруженных людей — и от моджахедов, и от талибов, и от иностранных военных. Хочет жить в мире, — задумчиво произнес собеседник.

На подъезде к ГЭС «Дарунта» в пригороде Джелалабада мы несколько раз останавливались у придорожных дуканов. Здесь за копейки продавали спелые гранаты, сахарный тростник, свежую рыбу. Торговцы, увидев русского, вспоминали уже основательно подзабытые слова и норовили отдать все за бесценок. Очень были рады, что иностранец говорит на их языке. Многие из них, те, кто постарше, 30 лет назад стреляли в этих местах в меня, а теперь вот просто мирно разговаривают. Время уходит, происходит большая переоценка ценностей. А главное, что государств, в которых мы родились и за которые воевали, уже нет. Нет СССР, как нет и Демократической Республики Афганистан. Пройдут еще годы, и, наверное, не будет и нынешних государств, в которых мы живем, а дети тех, кто сражался на этих горных склонах за непонятные идеалы, будут пересказывать внукам страшные истории о войне.

Рядом с ГЭС «Дарунта», которую построили советские специалисты, Эрик угостил меня свежевыловленной рыбой, которую мы сами выбрали у местных рыболовов. Было очень вкусно и необычно. В дукан пришел старик в мокрых коротких штанах с двумя ведрами. В одном ведре была «махи-е шурави» (советская рыба), а в другом «махи-е чинаи» (китайская рыба). Дед только что выловил ее в реке сетью. Наша рыба представляла собой удивительную смесь карася, карпа и сазана в «одном лице», а китайской была незнакомая мне рыба с белой чешуей. Мы взяли две китайских, самостоятельно взвесив их на весах, а потом пошли в дукан пить холодное пиво. Тогда еще в этих местах оно продавалось. Принесли хорошо прожаренную в масле рыбу, которая по вкусу больше напоминала чипсы, а также овощи и лепешки. А на «третье» повар принес нам на блюдечке две дымящихся сигареты с… чарсом. Для тех, кто не знает, чарс — это гашиш, который афганцы не считают наркотиком и курят повсеместно. Памятуя, как безудержно ржал два часа после такой сигареты в далеком 1980 году, я вежливо отказался и попросил принести чай.

Вечером того же дня мы ездили к главе администрации уезда Бехсуд. Ночью проскочить туда можно спокойно, а вот днем — не рекомендуется.

— На той стороне моста, где начинается Бехсуд, сначала стреляют, а потом думают. Если узнают, что подстрелили русского, конечно, искренне огорчатся. Но на тебе же не написано, что не американец, — посмеялся брат Эрика Атик, встретивший нас в Дарунте. Уже поздно ночью мы сидели на втором этаже аптеки в Бехсуде, где в компании бородатых мужиков, явно не любивших нынешнюю власть, пили пиво и виски. Я рассказывал тогда афганцам о происходящих в мире переменах в свете вредности сионизма для судеб их и моего отечества. Они прониклись моей пламенной речью.

Ночевали мы в афганской семье — у двоюродных братьев Эрика и Атика. Спали в гостевой комнате на топчанах, после очень вкусного и сытного ужина. Завтракали свежей печенкой убитого теленка, яичницей, простоквашей, теплым молоком с сахаром, разнообразными фруктами. И конечно, вели нескончаемые разговоры. Утром мы вновь гуляли по Джелалабаду, осмотрели древний синий глобус в центре города, оклеенный обрывками листовок, и бывший дворец афганского монарха — его зимнюю резиденцию. На клумбе, где стоял глобус, в 80-м году танк, в командирский люк которого я свесил ноги, потерял управление и завалил на дуканы огромную пальму, раздавив при этом велосипед проезжавшего мимо индуса. Здесь ничто не изменилось с тех пор, разве что дуканов тех уже не оказалось. Было нечто мистическое в том, что спустя почти 30 лет я вновь оказался на том же самом месте. Мог ли я себе представить много лет назад, что, когда стану почти стариком, опять приеду сюда, чтобы разглядеть себя в кривом зеркале времени, сидящем на башне Т-62? Вспомнил, мог! Именно тогда, когда танкисты пилили сосну и чинили крышу дукана, я искал у кого-нибудь фотоаппарат, чтобы навсегда запечатлеть эту сцену из жизни. Но фотоаппарата тогда не нашлось, все кадры «отснял» только мой мозг…