Неожиданно его внимание привлекли до боли знакомые звуки – где-то неподалеку, переступая копытами по мягкой земле и легонько позванивая уздой, паслась лошадь!

Подняв голову, Кривцов прислушался. Да, он не мог ошибиться! Все его детство и юность, проведенные в казачьей станице, служба в кавалерийских частях приучили ухо сразу же безошибочно распознавать любой звук, свидетельствующий о том, что рядом находится лошадь. Но откуда ей тут взяться?

– Кто там ходит? – испуганно вздрогнув, спросила Марта. Значит, она тоже услышала и ему не почудилось?

– Я посмотрю, – фотограф крадучись направился к кустам, откуда доносилось позвякивание и фырканье.

Осторожно раздвинув ветви, он увидел чалую кобылу под седлом. Настороженно кося влажным фиолетовым глазом, она щипала траву, волоча за собой поводья. Седло съехало на бок, одно стремя оборвано, на шерсти животного видны засохшие темные пятна. Кровь всадника? Лошадь не крестьянская, а строевая, кавалерийская, приученная ходить под седлом. Но где ее хозяин? Может быть, лучше убраться отсюда пока не поздно?

С другой стороны, лошадь – это прекрасно! Просто подарок. судьбы. Поймать ее, поглядеть, что лежит в седельных сумках, сесть верхом, посадить перед собой женщину и скакать вперед. До вечера вполне можно успеть отмахать верст десять – пятнадцать. Решившись, Кривцов начал потихоньку выходить на полянку, чмокая губами и протягивая руку, стараясь приманить лошадку и схватить ее за узду. Эх, сейчас бы хоть кусочек хлеба!

Кобыла настороженно подняла голову и на мгновение застыла. В этот момент Владимир прыгнул вперед и упал на поводья. Лошадь рванулась, но поздно, – он уже успел намотать на руку повод и привычным приемом бывалого наездника заставил кобылку завертеться на месте и замереть.

– Ну-ну, не балуй, – похлопывая ее по грязной, давно не знавшей скребницы шее, приговаривал Кривцов. – Ишь, норовистая.

Едва он дотронулся до луки седла, как кобыла опять затанцевала, сильно рванув повод. «Спина сбита», – понял фотограф. Надо снять седло и поглядеть. Привязав поводья к ветке кустарника, он распустил подпругу и снял седло, опустив его на землю. Но тут, словно испугавшись чего-то, лошадь снова рванулась, оборвала повод и умчалась в лес, вызвав долго не умолкавший птичий гвалт.

– А, чтоб тебя! – не сумев скрыть досады, сплюнул Владимир. Однако делать нечего: второй раз поймать кобылку вряд ли удастся. И он занялся седлом.

На нем тоже виднелись засохшие пятна крови – сильно побуревшие, старые, видно, всадника спешили не один день назад. Само седло австрийского образца, потертое, далеко не новенькое. В одной сумке нашлось немного сухарей и маленький полотняный мешочек с крупной серой солью, завернутый в широкое солдатское полотенце с неясным черным штампом армейского имущества. В другой – оказалась пара новых байковых портянок и несколько обойм винтовочных патронов. Взяв сухари и соль, Кривцов забросил седло подальше в кусты и вернулся к ожидавшей его Марте.

– Вот и обед, – отсыпав большую часть сухарей в ее подставленные ладони, невесело усмехнулся он. – Ешьте и пойдем.

– Там был конь? – хрустя сухарем, полуутвердительно спросила женщина. – Вы его отпустили? Зачем?

– Убежал, – отправляя в рот оставшиеся крошки, нехотя признался Владимир.

– Откуда здесь конь?

– Это я сам хотел бы узнать. В сумке нашлись сухари и патроны, а седло было в крови. Вряд ли кобыла бродит здесь со времени боев, поэтому лучше нам не задерживаться…

Дождь начался в сумерках. Сначала робко упали первые, совсем мелкие капли, больше похожие на принесенную ветром водяную пыль, потом по листьям стукнули тяжелые, как волчья дробь, небесные слезы, а там пошло сеять, разом наполнив лес монотонным шорохом. Моментально стало темнее, потянуло зябким холодом, тихо скользнувшим между стволов деревьев.

Усталые путники заторопились, словно надеялись вот-вот отыскать теплое, сухое убежище. Но вскоре ноги начали осклизаться на сырой траве, и Владимиру страстно захотелось бросить вещи, изрядно надоевшие ему за целый день блуканий по горному лесу. Тем более наверху уже вовсю громыхало, а дождь припустил сильнее. Марта вынула из своего чемоданчика широкий платок, накинула его на плечи, тщетно надеясь уберечься от дождя. И тут черное небо пронзила первая молния.

При ее вспышке Кривцов вдруг заметил нечто странно знакомое, на миг выхваченное светом из темноты обступавших их зарослей. Он даже помотал головой, убеждая себя, что такого просто не может быть! Откуда тут взяться большому кресту, какие любят ставить на обочинах дорог в Польше или Белоруссии? Ведь здесь либо Венгрия, либо Сербия.

Впрочем, везде живут христиане. Кто запретит верующим воздвигнуть у дороги распятие? Значит, рядом проложена дорога?

Оставив Марту под деревом, он почти побежал туда, где стоял крест. Если ему не померещилось, то…

Ему не померещилось. Крест оказался именно там, где он увидел его при свете вспышки молнии. Но каков этот крест! На прибитой поперек сломанного, высохшего дерева балке был распят человек!

Пораженный увиденным, фотограф остолбенел. Потом медленно подошел ближе, пытаясь получше разглядеть страшное сооружение. Да, на импровизированном кресте висел человек – давно мертвый, уже поклеванный птицами, но казненный кем-то с первобытной жестокостью. Руки и ноги несчастного привязали крепкими веревками, а ладони и ступни босых ног прибили большими плотницкими гвоздями.

– Боже правый! – перекрестился Кривцов и, подгоняемый хлеставшими струями дождя, кинулся к оставленной им женщине. Схватил ее за руку, потащил в сторону: скорее подальше от этого страшного места!

Неожиданно лес расступился, почва под ногами стала меньше хлюпать, и при очередной вспышке молнии Владимир увидел дом из белого камня под высокой крышей. Усадьбу окружал сложенный из таких же камней забор. Марта тоже увидела строение и пошла быстрее.

«Была не была, – решился Владимир. – Надо забиваться под крышу, иначе вконец простудимся».

Вскоре под ноги подвернулась каменистая тропка, петлявшая между кустов и упорно карабкавшаяся на верх холма, туда, где стоял дом. Но прошло еще с полчаса, прежде чем они очутились около каменной ограды.

– Предоставьте объясняться с хозяевами мне, – обернувшись, предупредил Кривцов. Ланкаш в ответ молча показала ему на сорванную с петель калитку.

Владимир посмотрел на окна, прикрытые ставнями – сквозь их щели не пробивалось ни лучика света. И сорванная калитка. Похоже, хозяев нет дома?

Постучав в дверь и не услышав ответа, он толкнул ее и вошел в темную комнату первого этажа, осторожно прислушиваясь – не раздастся ли подозрительный шорох или звук взводимого курка? Но было тихо, только шелестел дождь, да уныло поскрипывала распахнутая дверь.

Поставив на пол вещи, фотограф зажег спичку и поднял ее над головой, освещая помещение. В углу лестница на второй этаж, кругом грязь, валяется пара сломанных стульев, стоит пыльный колченогий стол и чернеет давно потухший очаг. В противоположной стене еще одна дверь. Он открыл ее.