Лиза не понимала, о чем вздыхает доктор. Он вдруг сказал:

– Лиза, с Анной Терентьевной я уже переговорил. С тобой тоже пора. Наверное, тебе-то в первую очередь и полагается это знать – сейчас ты в семье, кажется, главная.

Лиза насторожилась.

– Твой отец, Лиза, очень плох, – продолжил доктор. – Я думал, обойдется, но нет! У него сердце ни к черту. Он ведь перенес удар, когда «Виктория» сделала фью-фью. Жить ему недолго, знай это.

Лиза согласно качала головой, но совсем не понимала, что делать и как себя вести после такого сообщения.

– Он скоро умрет, – еще жестче определил суть дела Борис Владимирович. – Ему уже ничто не поможет. Ничто. Ты меня понимаешь?

Кажется, она поняла: все очень плохо, и она совсем одна. Правда, за нее стоят замечательные мужчины – Ваня, капитан Матлыгин и доктор Фрязин.

– Борис Владимирович, что надо сделать, чтобы поступить в городскую больницу милосердной сестрой? – спросила она быстро.

– Ух, какая ты горячая! – засмеялся доктор, и непривычная скорбная гримаса быстро сошла с его веселого лица. – Ты хочешь быть милосердной сестрой?

– Я хочу жить самостоятельно и обеспечивать себя. И тетю. И отца.

Лиза уже поняла, что выглядит крайне глупо. Доктор состроил ей рожицу:

– Про это я тоже никому не скажу, ладно? Мы потом поглядим, что делать, а пока – молчок. Одного не пойму – куда это мои пострелы запропастились?

– Они в доме, я думаю, – сказала Лиза.

– Ясно. Дочка у меня сердобольная – чай вон для вас затеяла!

Лиза покраснела.

– Но я – никому! – успокоил ее доктор и снова приложил палец к губам – Только вы уж будьте добры, сядьте там оба в беседке на стулья и поговорите о погоде: моя супруга вот-вот подъехать должна. Она дама – ух! – строгая. Вольностей не терпит!

Лиза вернулась в беседку.

– Ваня, подбери, пожалуйста, мои шпильки, – спокойно сказала она. – Я поступаю в больницу сестрой милосердия. Еще мы с тобой тайно венчаемся, как и хотели. Я сегодня же откажу Пиановичу.

Ошарашенный Ваня только спросил:

– Думаешь, все так просто?

– Конечно! Мне даже Вова Фрязин советовал сегодня – откажи. Минутное дело! Долг Пиановичу я буду выплачивать частями, когда начну служить в больнице.

Ваня покачал головой:

– Ты помнишь человека в канотье? А того, который хромает? Есть и еще один молодец, небритый, но в штиблетах с серыми гетрами. Я не ошибся: они все тебя стерегут. Заодно и меня, как нежелательную персону. Они – люди Пиановича.

– Не может быть!

Лиза готова была поверить в любые грехи Игнатия Феликсовича, кроме общения с людьми дурного тона.

– Тем не менее это правда. Я тоже не лыком шит, – сказал Ваня. – Пришлось понаблюдать за господами шпионами. Мы забавно менялись ролями: то они за мной следили, то я за ними. Несколько раз приводили меня к одному и тому же человеку.

– Ни за что не поверю, что к Пиановичу!

– Не к Пиановичу, конечно, но к Генсерскому. Это, согласись, почти одно и то же.

За последние десять минут Лиза наслушалась таких страшных и странных вещей, что голова у нее шла кругом.

– Погоди, Ваня, – сказала она. – Ты считаешь, что весь этот сброд нанят Пиановичем? Но зачем? Из ревности? Неужели той ночью они тебя хотели запугать, чтоб мы не виделись?

– Кишка у них тонка, – презрительно заметил Ваня, хотя вокруг его левого глаза еще проступали лиловые тени.

– Невероятно! – изумилась Лиза. – Ведь все это было еще до… Тогда ведь еще не лопнула «Виктория»! И отец не взял этих проклятых десяти тысяч! Без этого всего я никогда не согласилась бы идти за Пиановича. Я ничего не понимаю!

– Я тоже, – честно признался Ваня. – Правда, у меня есть одна идейка, но она такая страшная, что… Не верится!

– Скажи мне!

– Потом, когда хоть что-то прояснится. Проверить надо! Может, даже завтра.

Со стороны Почтовой зацокал копытами извозчичий экипаж. Затем топот смолк, зато послышались говор и скрип фрязинской калитки. Недовольного голоса Аделаиды Петровны нельзя было не узнать.

– Мне пора, – сказал Ваня. – Я ведь сюда огородами пришел, по огурцам и малине – надо было отрываться от шпионов. Обратно придется идти тем же путем. Ты моя?

Он спросил это спокойно, как пароль.

– Твоя! Навсегда. Насовсем.

Ваня не стал даже огибать стол, сходить со ступенек и удаляться по песчаной, далеко обозреваемой дорожке. Он просто раздвинул полосатый тик, перемахнул через перила беседки и, прошуршав сиренями, скрылся. Пропал, исчез, растворился. Над крыжовенным вареньем в тишине снова заныли мухи.

Лиза вышла в сад. У калитки встретила распаренную Аделаиду Петровну, у которой вместо пудры на щеках сделалось какое-то тесто. Под мышками у нее темнели мокрые пятна, шляпа совсем осела на лоб. Лиза теперь носила такие же тяжелые взрослые шляпы и Аделаиде Петровне сочувствовала.

– О, проклятая жара! – стонала Аделаида Петровна, передавая горничной Гаше какие-то картонки. – Я изнемогаю. Воды! Обед готов?

– Что поделаешь, милая Адичка, летом полагается жара, – весело причитал Борис Владимирович. Он на вытянутых руках, как хлеб-соль, нес в дом самую большую картонку.

Аделаида Петровна наконец заметила Лизу. Ее лицо выразило слащавое отвращение.

– Дитя мое! Вы у нас? Вы, как всегда, прелестны, – пропела она.

– Мы с Мурочкой чай пили. У вас в беседке очень мило, – ответила Лиза тем ледяным светским тоном, который приводил в восторг Игнатия Феликсовича (он находил в ее манерах нечто английское).

– Да, там недурно. Конечно, у нас не Ницца, но поскольку вы сами в Ницце никогда не были… – ядовито начала Аделаида Петровна, однако сил закончить фразу у нее не осталось. – Я изнемогаю, – объявила она еще раз. – Мне нужен абсолютный покой. И скорее обедать! Надеюсь, Саня сегодня купила сносную говядину?

Аделаида Петровна двинулась к дому, по-парижски подобрав подол, так что плотно обрисовался ее скульптурный круп.

– Да, кстати, – вдруг обернулась она к Лизе. – На вокзале я встретила вашего жениха. Ему срочно пришлось куда-то выехать – по-моему, в Новониколаевск. Он сетовал, что не успел с вами проститься. Очень сетовал! Теперь вы не увидитесь целых два дня. Для обрученных это, конечно, пытка и вечность!

Радость, которая лишь одно мгновение сияла на Лизином лице, не укрылась от взоров Аделаиды Петровны. Эту радость она встретила улыбкой, в которой смешался ехиднин яд с неожиданным сочувствием. Лиза быстро поправилась и приняла постный вид. Но Аделаида Петровна подмигнула ей и своим круглым глазом, и густой соболиной бровью, тем самым приобщая к их общему теперь женскому миру – взрослому, непростому и лживому.