В голове у нее клочьями плыл туман. Обрывки незваных мыслей бродили друг за другом, картины проявлялись и исчезали – Ваня с синяком под глазом, Кашин кинжал, Ницца, человек в канотье, газета «Речь» с отделом происшествий. Все это складывалось в бесконечные, утомительные, странно правильные узоры. Такие получаются, когда крутишь картонный цилиндр калейдоскопа с его зеркальным нутром и горсткой битых стекляшек. Стекляшки брошены наобум – желтая, бутылочно-зеленая, аптечно-рыжая, рубиновая, синяя…

– Мне пора идти, – сказала вдруг Лиза и встала из-за стола. – До завтра!

Голос у нее был сухой, неприветливый, но Вова с Мурочкой не обиделись – они видели, что на душе у подруги смутно, плохо.

От Фрязиных Лиза домой не пошла, постучалась в окошко к Пшежецким. Никто не отозвался. Лиза вошла во двор, поднялась на крыльцо, стукнула уже в дверь:

– Антония Казимировна! Кася!

Мать и дочь обе были дома. Выглянул в переднюю и ксендз Баранек с бумагами в руках и в очках на небольшом серьезном носу. Лиза вежливо улыбнулась:

– Простите, но мне минутку нужно поговорить с Касей.

Каша вышла на крыльцо, сгорая от любопытства.

– Пойдем куда-нибудь в укромное местечко, – шепнула ей Лиза. – Туда, где никто не бывает и никто нас не услышит.

Каша кивнула. Она повела Лизу за дом и за дровяной сарай, в густые кусты акации, облепленные паутиной. Там стояла кургузая некрашеная скамеечка, совершенно замаскированная досками и старой клеенкой. Конечно, у Каши должно было быть именно такое потайное, сплетенное из сора гнездо в самом глухом углу. Наверное, здесь она читала Зосин дневник и обдумывала, куда лучше ударить, чтоб убить наверное. А может, мечтала об Адаме и о безумной страсти. Не слишком здесь было живописно – но ведь жилы себе она вообще резала в нужнике!

– Ты что-то узнала, Одинцова? – по-деловому спросила Каша.

– Нет. А ты?

Каша отрицательно потрясла своей рыжей головой.

– Ничего не вышло! – сказала она. – Варнавин-Бельский уехал. Вот досада! Он гастролирует сейчас в Семипалатинске и Верном – туда к нему не подберешься. А ведь у него такие ручищи, что… Помнишь, как он Дездемону душил? И белый цветок на нее бросил, только не настоящий, а из тафты…

– Не говори глупостей, – прервала Лиза. – Варнавин не мог убить: его, я знаю, тогда даже в городе не было. Живет он нараспашку – если б у него деньги Зосины появились, все бы заметили. И венчаться они не могли – Варнавин у нас только с прошлого сезона, а до этого в Пензе играл. Выбрось его из головы! Лучше покажи мне свой крестик – тот, Зосин.

Каша пожала плечами, но крестик показала. Лиза потрогала кровавые рубины, тусклые бриллиантики. Похожи!

– Ты слышала когда-нибудь о кресте Боны Сфорца?

– Нет, – призналась Каша. – О кресте – нет.

– А Бона кто такая?

– Бона Сфорца?[15]Это польская королева. Она была из Италии родом, из Милана. Мощная историческая личность эпохи Ренессанса.

– Как интересно, – вяло восхитилась Лиза.

– Знаешь, у меня есть ее гравированный портрет. Работа, конечно, современная, но пан Матейко[16]удивительно чувствовал дух старины!

– Как и пан Сенкевич. Они оба мне не подходят, – вздохнула Лиза.

Однако вдохновенная патриотка Каша уже помчалась в дом. Через несколько минут вернулась с увесистой книгой на польском, страницы которой пестрели частым штакетником W и перечеркнутыми L. Бедная

Зося! Эти непривычные буквы напомнили Лизе о ней и ее дневнике.

В Кашиной книге действительно было полно гравюр. На них деревянно подбоченивались какие-то усачи с бритыми затылками, а дамы в воротниках-блюдцах держали в руках розочки и кружевные утиральники. Лишь несколько гравюр, сделанных с позднейших картин, выглядели поживее, в том числе и кудрявая, надутая, с театральным выкатом глаз королева Бона – рисунок пана Матейко.

Такая Бона ничуть не интересовала Лизу. Зато изображение другой дамы заставило вздрогнуть. Эта особа была старая, с пристальным жабьим взглядом, в черном глухом платье и белой накидке.

– А это кто? – вскрикнула Лиза.

– Тоже королева, Анна Ягеллонка[17]. Это дочь Боны. Ее мужьями были знаменитые…

– Ну их! Посмотри-ка сюда!

Пальцем Лиза показала на единственное украшение, висевшее на груди королевы. Каша присмотрелась и обеими руками схватилась за свое собственное, окруженное сиротскими кружавчиками горло:

– Матка Боска!

– То-то! – торжествовала Лиза.

Каша снова вытащила наружу тяжелый крест с тусклыми кровавыми рубинами. Она не могла поверить своим глазам. Вот так Зосин сувенир!

– Нет, это не может быть тот же самый, – шептала Каша.

– Очень даже может. Я думаю, этот крест Бона завещала своей жабе-дочке.

– В молодости Анна блистала редкой красотой! – запротестовала Каша.

– Пускай! Главное, этот крест известен как крест Боны. Он был в прошлом году украден в Ковно во время налета на ювелирный магазин Добера.

– Краденый? – содрогнулась Каша. – Но как он мог попасть к Зосе?

Вместо ответа Лиза посоветовала:

– Полистай прошлогодние газеты. Там, начиная с февраля, помещались объявления – владелец, отдавший крест в залог убитому ювелиру, желает вернуть реликвию за большое вознаграждение. Приложена и фотография креста. У тебя могут появиться собственные деньги, если ты его вернешь. Правда, трудно будет объяснить, откуда он у тебя…

Оставив Кашу в полном смятении, Лиза наконец вернулась домой. Анна Терентьевна встретила ее упреками:

– Где это ты так растрепалась? У хорошо воспитанной девушки может быть очень скромное платье, хоть ситцевое, но прическа всегда должна быть безупречна.

Лиза не стала оправдываться. Она лишь искоса глянула на новую коробку конфет, водруженную на теткин столик.

– Какая громадина! – искренне изумилась Лиза. – Тут фунта три шоколада. Если я сразу все съем, не доживу до утра. Давно Пианович заезжал?

Она решила ничего не говорить о встрече с Аделаидой Петровной.