Ноэл ел мало, чувствуя не так голод, как усталость. Ожидание в этой неприветливой каменной комнате было нелегким, отдых, вопреки надежде, не освежил. Даже когда Кантибх принес накидки из хлопка, холод все равно заставлял дрожать. Поэтому все обрадовались, когда перс сказал, что время идти, и повел по коридорам, так часто поворачивая налево и направо, что Ноэл совершенно перестал ориентироваться.

Они вышли на открытое место под усыпанным звездами небом, окруженное высокой стеной. Это был амфитеатр из круглых ступеней, окружающих площадку с четырьмя кострами и каменным помостом. На помосте горели свечи. Было трудно рассмотреть толпу, молча сидевшую в темноте. Ноэл удивленно затаил дыхание, раньше он никогда не видел такой толпы.

Он уже привык к старческому виду африканских вампиров, к их худобе. Видел людей, напоминающих ходячие скелеты, с впавшими щеками, с редкими клочьями седых волос. Но видел их по одному или по двое, а не тысячами и не таких странных. Блестящая, гладкая кожа, отличающая вампиров, хорошо отражала свет, на тысяче лиц, как две тени, выделялись лишь глазницы. Головы напоминали черепа. Элеми сидели неподвижно. Их можно было принять за статуи.

Все лица повернулись к вышедшим из туннеля, так что затемненные глаза могли изучить пришельцев из другого мира. Ноэл понимал это любопытство, но не мог избавиться от чувства, что мириады глаз смотрят на него с жадной недоброжелательностью, притянутые бледными, странными чертами, хрупкими рельефными мышцами. Он остановился, и Кантибх повел его за руку вперед. Ноэл дал себя вести, но не видел, куда шел: глаза следили за тесными рядами старейшин Адамавары, более похожими на компанию живых мертвецов, чем на собрание бессмертных. Они напоминали Эгунгунов без масок, поднятых из гробов, чтобы председательствовать в суде над живыми людьми.

К чему, думал он, этот ад? Привели ли это собрание печальных душ к крайней нищете проделки Сатаны?

Эта мысль показалась по-идиотски комичной, нестрашной, и Ноэл чуть было не засмеялся. Кантибх подтолкнул его, и он сел на холодную каменную ступеньку, лицом к ярко полыхающим кострам.

Тогда шабаш вампиров начался, хотя и не по схеме Гуаццо.

Некоторые из элеми, рядом с центральной площадкой, стали ударять по барабанам, зажатым между ног. Звук не был громким, но удары звучали отчетливо и резко в тиши ночного воздуха. Ритм состоял из повторяющихся трех ударов. Еще до вступления голосов Ноэл знал этот ритм, он это слышал от Гендва долгими ночами эпопеи их путешествия: А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

Бессмысленную фразу выводила тысяча голосов, каждый из которых был не громче шепота на сцене, в целом же пение набегало беспрерывной свистящей волной, негромкой, но наполняющей воздух. Она владела вниманием слушателей так же полно, как поглощала голоса певцов.

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

Ноэл с любопытством осмотрелся. Элеми, сидевшие за ним, совершенно забыли о его присутствии. Их глаза, как и глаза всех других, были устремлены в небо, широко раскрытые, но не видящие.

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

Кантибх не пел. Здесь он был таким же посторонним, как и принятые им в свой дом. Нгадзе тоже молчал, его лицо исказилось от страха. Хотя Кантибх не участвовал в пении, Ноэлу казалось, что перс молится под его гипнотический ритм, и Нгадзе тоже. Перс и ибо были в одинаковом трансе, затянутые вихрем, обращенные в сон. Ноэлу было легко противостоять этому поглощению; он не сдаст так легко свои мысли господству Шигиди.

Ноэл смотрел на освещенные кострами лица, казавшиеся похожими, хотя эти люди, видимо, принадлежали дюжине различных племен. Вампиризм уровнял их всех. Адамавара принадлежала всем племенам, и все принадлежали ей, потому что это место находилось вне обычного порядка вещей.

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

Это не шабаш, думал Ноэл, ощущая биение сердца.

Это не поклонение, святое или греховное. Нас привели сюда увидеть превращение, ритуал перехода. Вот как африканцы видят вампиризм: это путь к другой взрослости, к членству в племени, стоящем выше всех племен.

Пение продолжалось, несколько элеми вышли к четырем кострам. Ноэл видел только костюмированных людей, но знал, что элеми их воспринимали не так. Они вышли из тени, как будто материализовавшись из ничего, в одеяниях богов и демонов. Не удивился, увидев Эгунгуна: целую группу вставших мертвецов, как те, которые их встретили в адском лесу. Но здесь были и другие, в более ярких масках, с кричащей раскраской. Сравнивая их со статуями, резными поделками и символами в деревнях ибо, эдау, признающих богов уруба, он узнал божества. Узнал Шанго по молниеобразным полоскам на блестящей черной коже, по круглым камням в руках. Узнал Элугбу по пурпурным узорам и по фаллической дубинке в руках. Узнал Обаталу, Огуна, Ифу и богинь Око и Ододуа. Четырехрукий Олори-мерин, увитый змеями, чьи конечности указывали стороны света, тоже был здесь.

Еще четверо пришли с ними, обнаженные, раскрашенные, но без масок; с опущенными головами, расслабленными ногами и руками. Ноэл понял, это были посланные племенами мудрецы – кандидаты в вампиры, священники и колдуны, без своих атрибутов, приниженные перед тем, как съесть сердце Олоруна и принять дыхание жизни.

Бедный Мсури, думал Ноэл. Он должен быть здесь, занять свое место в этой группе перед алтарем, который совсем не походил на алтарь.

Ноэл смотрел на богов, начавших медленный танец под бой барабанов. Что это значило для собравшихся элеми, угадать не мог, представить, почти не зная богов, было тяжело. Он видел Шанго, представляющего производящую его на свет бурю, швыряющего на землю молнии. Он видел Элегбу и Оно, символизирующих таинственное сочетание, относившееся к плодородию и наполнению, с участием Обаталы и его жены Ододуа. Видел, как танцующие фигуры пропускали кого-то невидимого, и догадался, что Олорун тоже здесь. Площадка была переполнена и слабо освещена игрой пламени. Движущиеся фигуры туманились в глазах Ноэла, когда он пытался понять связь в их взаимодействии.

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

А-а-а-а… да-а-а-а… ма!

Сейчас били другие барабаны в сложном ритме танца богов, но первоначальный ритм сохранялся вместе с гипнотическим пением.

Эгунгун принес чаши, поставил на возвышение, боги по очереди брали порошки из кисетов и бросали в чаши так медленно, чтобы все могли рассмотреть их действия. На фоне пения послышались другие голоса, каждый произносил свой ритм, песни смешивались и переплетались так сложно, что находились на грани какофонии. Кандидаты иногда вступали в пение тоже, взывая к небу как одержимые страстью, которую Ноэл не мог назвать.

Будущие элеми опять успокоились, когда бог, Огангин или Арони, дал им прожевать снадобье. Ноэл видел, как челюсти ритмично ходят из стороны в сторону, так делал и Гендва. Люди – их было четверо – нетвердо держались на ногах, глаза их остекленели. Не только ритмичное пение овладело ими; Ноэл видел действие наркотиков. Все теперь происходило медленнее. Боги-люди в масках, вспомнил Ноэл… казались умышленно замедленными в приготовлении кубков. Что за сложная смесь в них?