– Хрен им, – возмущался Фельдман, – Придем к ним – вот, мол, на блюдечке, а нас в кутузку, и по паре лет за избиение копов!

«Я не бил», – лениво вспоминал Вадим, – «И старуху за горло не хватал. Пусть Фельдман сам мотает».

– Типичное русское разгильдяйство и непонимание элементарной ситуации, – возмущался Гюнтер, – Без разрешения официальных структур вы просто не улетите из этой страны! Нет, можно, конечно, уйти в нелегалы, перейти ночью польскую границу, потом белорусскую, но этим точно заработаете срок…

Фельдман долго пыхтел, рожая компромиссное решение, что для начала они должны добраться до Берлина, там он свяжется со своим старинным знакомым, ответственным работником государственной корпорации «Росэкспо», у которого есть связи в дипломатических кругах, и разговаривать с полицией он согласен только в присутствии сотрудников российского дипломатического ведомства.

И вновь плутания по окрестностям Берлина. Прощание с Гюнтером – отличным немецким (жаль, не русским) парнем. Скромная гостиница в одном из пригородов бывшей столицы восточной зоны. Двухкомнатный номер с серыми занавесками. Фельдман то появлялся, то пропадал, а если был на месте, постоянно кому-то названивал, не выключая зарядное устройство из розетки.

– Вечером появится господин из российского посольства, – хвастливо заявил он, – Хорошо иметь полезные связи, двоечник. Попутно я напряг один источник, работавший когда-то на «Штази». Заряжены подчиненные по агентству – будем считать, что поиск офицера Советской Армии без особых примет стартовал. Расслабься, старик, – широко зевнул Павел, – Нас пока не ищут в Берлине. После разговора с полицией… если не окажемся, конечно, за решеткой, переберемся в другую гостиницу. Погуляем по Унтер-ден-Линден, самой красивой улице Берлина, заглянем на Курфюрстендамм – там прелестные магазины. Дыши спокойно. Но дальше кафетерия в подвале лучше пока не ходи… Кстати, есть идея перебраться на «постоялый двор» Ларса Строшена на площади Аденауэра, слышал о таком? А я однажды даже ночевал. Двести евро за ночь, недорого. Но просто пестня, Вадим! Строшен – музыкант и художник, и детище его – просто неповторимо. Тридцать комнат, все разные. Дизайн каждой – произведение искусства! Комната – тюремная камера, комната с летающей кроватью, комната в зеркалах, комната с двумя гробиками вместо постелей, комната «вверх тормашками», где все наоборот, ты ходишь по потолку, а над тобой прикручена мебель… Лично я ночевал в комнате, имитирующей прозекторскую. Там даже муляжи покойников были – весьма убедительные, и пахли…

Следующий звонок Фельдман произвел из ванной комнаты. Выбрался какой-то нервный, с полотенцем, затянутым на шее.

– Кто это был? – насторожился Вадим, – Неприятности? Тебе помочь повеситься?

– Сам догадайся, – проворчал Павел, – То толстеет, то худеет, на всю хату голосит. Не гармошка. Она считает, что я тут изменяю ей полным ходом. Жалуется на безденежье. Знаешь, что такое бедность, Вадим? Это когда из всех запасов остается только словарный!

– Тебе не страшно, что она там одна?

Павел не смутился.

– Она уехала временно из дома. Живет у подруги. За нашу совместную жизнь это девятый или десятый раз. Удивляюсь я порой терпению Эльвиры…

В тот же час он снял блокировку на отдельные входящие звонки, набрал номер, гадая, правильно ли делает.

– Скотина! – завизжала Лиза. Вадим зажмурился от удовольствия, никогда еще женский визг не доставлял ему такого наслаждения, – Ты что, не мог раньше позвонить?! Я уже похоронила тебя! Я вся седая, некрасивая и толстая!

– Почему толстая? – не понял Вадим, – Таблетки от похудения принимаешь?

– Жру потому что все подряд! На нервной почве!

Она замолчала. Вадим напрягся. Если женщина внезапно замолчала, она явно хочет что-то сказать.

– Ты права, дорогая, – вздохнул Вадим, – Совесть подсказывает застрелиться. Но жизненный опыт возражает. Я скоро приеду. Прости, но я действительно не мог позвонить. Ты в порядке?

– Как это мило, что ты спросил, – умилилась Лиза и с размаху швырнула трубку.

– Женщину проще поменять, чем понять, – тут же всунулся в комнату Фельдман.

К вечеру Вадим был порядком под градусом. Битый час просидел в подвальном помещении, истребляя пинты пива и отнекиваясь от страшненьких проституток. Таращился в телевизор, в котором пышным цветом цвела реклама – бестактный двигатель торговли, грохотала вечная война за влияние над густой, пахучей, маслянистой жидкостью черного цвета. Вернувшись в номер, обнаружил Фельдмана с одной из проституток. Слегка одетая девочка жеманно хихикнула, закрывая трусики газеткой. Стена, – машинально оценил Вадим. Сплошная штукатурка.

– Соотечественница, – представил партнершу подогретый Фельдман, – Посмотри, какая хорошенькая. Была рекламным лицом Урюпинской гуталиновой фабрики. Слушай, ты можешь осуждать меня сколько угодно, но давай быстрее проходи в комнату. И не высовывайся, пока не скажу…

Всю ночь его терзала холодная немецкая клаустрофобия. Последние сутки в стране, решительно отторгаемой организмом. Наутро заявился работник российской дипломатической структуры – этому парню Фельдман когда-то оказал услугу. Вопрос с поездкой в немецкую тюрьму решился в пользу несостоявшихся заключенных. Полицейских было двое, они рассматривали русских «туристов» с нескрываемой неприязнью. Задавали вопросы, львиная доля которых была непроходимой тупостью. Просили говорить помедленнее, десять раз повторить, все подробно записывали. «Свидетели» крепились, усмиряли жгучее желание выбить из господ полицейских их надменную официозную дурь. А те заставили расписаться в десятках бумаг, с сожалением посмотрели на их запястья, не отягощенные наручниками, откланялись.

– Сходите в церковь, Павел Викторович, – осклабился работник дипломатической структуры, – Православная здесь неподалеку. И живо в аэропорт – ваш рейс через три часа. Уедете городской электричкой со станции Friedrichstrasse. Аэропорт Шенефельд, 18 километров на юго-восток от Берлина. Кстати, в Интернет запущена деза, что вы улетаете ЗАВТРА. Мне трудно было это устроить, но, надеюсь, мы с вами сочтемся.

– Боже мой, – бормотал Павел, утрамбовывая шмотки в сумку, – Я живу, как какая-нибудь Пугачева – расходы необозримы по сравнению с доходами…

Но нервы шалили. Рейс «Люфтганзы», благополучная посадка в Шереметьево под одобрительное рукоплескание салона. Они не покидали территорию аэропорта. Буквально через час их опять вознесло в небо – теперь уже омским рейсом. Благополучная посадка под рукоплескание публики… Полночи в гостинице, такси до железнодорожного вокзала, стояние в кассу, билет до Н-ска на раздолбанный пассажирский поезд. С титаническим трудом удалось добыть у кассирши двухместное купе: проявили всю силу двойного мужского обаяния…

– Двенадцать часов – и мы у истока, – возвестил Фельдман, выдергивая из сумки, как гранату, сосуд с дорогостоящим коньяком, – Мы достигли цели и поняли, что промахнулись. Предлагаю напиться до изумления.