Авторы рассматривали две сферы: образование и поддержку бизнеса. Анализ привел их к выводу, что все три объяснения равноправны. Ни институциональная рамка, ни логика той или иной политической сферы, ни локальная собственная логика в одиночку дела не решают. Лишь в комбинации их можно найти удовлетворительные объяснения. Собственная логика городов проявляет себя в составе и дееспособности тех сетей, которые налагают определяющий отпечаток на местные “governance arrangements” (Cole/John 2001:150). Однако “локальный эффект” в экономической политике сильнее, чем в образовательной[118], поскольку в первой решающую роль играет необходимость вовлечения внешних акторов и открываются возможности институциональных контактов. А школа и вузы, особенно во Франции, рассматриваются как дело национальное и сильно интегрированы в государственную администрацию. Поэтому простора для деятельности здесь меньше.

И тем не менее исследование показывает, что значение локального фактора (или собственной логики городов) следует признать гораздо большим, нежели предполагают многие ученые. Как правило, оказывается недостаточно взять за ориентир для сравнительного изучения городов национальные рамочные условия и сферы муниципальной политики. Важно именно взаимодействие факторов – когда, например, институциональные реформы, такие как децентрализация во Франции, создают и поддерживают возможности для локального действия (Cole/John 2001: 152).

В другом исследовании, построенном по схожей схеме, сравнивались между собой Турин и Милан. Вопрос заключался в том, привел или не привел переход от “government” к “governance” (в смысле выстраивания устойчивых сетей, охватывающих несколько секторов) к внедрению инновационных практик или к успехам в развитии городов (Dente et al. 2005)[119]. Оба города пережили за рассматриваемый период схожие изменения в политической и институциональной сферах. В 80-е гг. для обоих считалась характерной некоторая слабость в деле осуществления стратегических проектов. Кроме того, в начале 90-х гг. оба города прошли фазу политической нестабильности, которая, правда, несколько сильнее ощущалась в Милане – ведь он и был исходной точкой процесса крушения итальянской партийной системы (ibid.: 46). Турин в конечном счете оказался более успешен в наращивании стратегической дееспособности – ярким проявлением этого стало проведение там Зимней Олимпиады 2006 г. С олимпийскими играми была связана реализация многочисленных инфраструктурных проектов, планировавшихся уже давно. Одновременно удалось добиться и частичного изменения имиджа города: Турин сумел приобрести репутацию одного из центров высокой ресторанной культуры и slowfood-движения. Свою роль в этом сыграли и память о традициях Савойской династии, и производимые в окрестностях города дорогие вина.

В Милане же, несмотря на множество попыток, практически не удалось преодолеть разобщенность акторов и институтов. Многочисленные проблемы региона (транспорт, загрязнение воздуха, разрастание города) по-прежнему ждут своего решения (cр. также Healey 2007).

Турин сумел по крайней мере обозначить свой путь в постиндустриальную эпоху (автозавод “Fiat”), в то время как Милан сотрясали политические скандалы. Кроме того, в Турине удалось, метафорически выражаясь, снова сделать ратушу центром муниципальной политики, тогда как в Милане основными силами в инициативах по развитию города были мощное гражданское общество и бизнес, однако эти инициативы в конечном счете были избирательными и фрагментарными.

Тем, как в них осуществлялась перестройка институтов и практик управления, Милан и Турин продемонстрировали две разные реакции на общественно-политическую и экономическую ситуацию, сложившуюся к началу 90-х гг. Исследователи считают, что решающим фактором в этом является неодинаковая плотность и сложность существовавших в них сетей “governance”[120].

Вместе с тем, обе эмпирические работы, о которых здесь было рассказано, не свободны от недостатков в том, что касается операционализации фактора “локальность”. В обеих содержатся ссылки на традиции и зависимость от предшествующего пути развития: “У каждого города своя культура и свои особые способы понимания внешнего мира” (Cole/John 2001: 150).

Но помимо этого “эффект локальности” концептулизирован слабо. Указывается на такие факторы, как идентичность, история, размер и расположение города, пространственная организация (количество районов и муниципалитетов, институциональная фрагментация), структура и положение местной экономики, состав локальных элит и то, как в данном городе проявляется “лидерский потенциал” (leadership) (Cole/John 2001: 150–151). Все это остается методологически туманным, собственная логика локальной политики в городе концептуально не очерчена. Никто не отрицал, что на локальную политику, наряду с институциональными условиями, соотношением политических сил, а также с политическими сферами, у каждой из которых есть собственная логика, оказывают влияние и другие контекстные факторы или ситуации. Но характер города рассматривался в этих исследованиях, как правило, по остаточному принципу, ведь они следовали принципу научной экономии “не надо объяснять акторами то, что можно объяснить институтами” (Mayntz/Scharpf 1995: 66). Тут встает вопрос: не связан ли поиск собственной логики всегда с некой междисциплинарной программой, которая заставляет включать в рассмотрение также категории, идеи и концепции из других дисциплин, не входящих в исконный политологический набор? (Ramadier 2004).

Несмотря на существование эмпирических данных, указывающих на собственную логику локальной политики, явно не хватает концептуальной интеграции и систематического обсуждения этой концепции. У нас есть целый ряд исследований индивидуальных кейсов, детально описывающих развитие городской политики, но убедительная аргументация была бы возможна только на основе сравнительных исследований, в которых наряду с институциональными, национальными и региональными аспектами учитывались бы и многие другие категории (Denters/Mossberger 2005; Pierre 2005).

Рассматривая локальную политику, исследователи – особенно те, которые сравнивали города одной страны, – первостепенное внимание уделяли, как правило, различиям и локальному разнообразию, но при ближайшем рассмотрении обнаруживалась их концептуальная слабость в анализе специфичности локальных феноменов.

Если мы не хотим объяснять различия локальными отношениями власти или фактором большинства тех или иных политических сил, а также не хотим чисто дескриптивно рассказывать об отличиях одного кейса от другого, то у нас есть всего несколько способов описывать собственную логику городов систематически. Зачастую остается лишь один путь: называть ее “ситуативными факторами” (как в Mayntz/Scharpf 1995: 58) или “структурами политических возможностей” (Maloney et al. 2000: 809). Таким образом, поиск ответа на вопрос о различиях между городами идет скорее интуитивно. В научном мейнстриме, объясняя несходство в деятельности локальных властей, указывают на институциональные рамочные условия или на соотношение политических сил и партий, а также на зависимость от предшествующего пути развития или на традиции. Вне мейнстрима можно насчитать всего несколько попыток учета других факторов. Иными словами, поиск следов все же дает определенные результаты. Ниже будут представлены подходы, которые в большинстве своем были разработаны для того, чтобы найти ответ на некие определенным образом сформулированные вопросы и чтобы расширить набор возможных объяснений для различий в локальной политике. Это концепция “окрашенности арены” (Blanke/Heinelt/Benzler 1989), идея региональных стилей руководства (Fürst 1997), концепция гражданской активности и локального социального капитала (Cusack 1997; Haus 2002), а также концепция локальных порядков знания/KnowledgeScapes (Matthiesen 2006). Этот спектр составлен, разумеется, избирательно и никоим образом не претендует на полноту.