с Джеймсом Тернером, первым афроамериканским консулом Америки, над урегулированием военного конфликта в Либерии (Liberian-Grebo war)[885].

Гамильтон Фиш остался в истории как талантливый дипломат. Современники отмечали его спокойное поведение при любых обстоятельствах, честность, лояльность, скромность, а также его мудрость, поскольку он всегда стремился избегать вооруженных столкновений и решать проблемы путем переговоров.

Глава 14

Сэр Стрэтфорд Каннинг и конфессиональный аспект британской дипломатии на Ближнем Востоке[886]

И.Ю. Смирнова

Англо-русское противостояние, признаваемое «главным звеном международных противоречий на всем протяжении азиатского материка от берега Босфора до Владивостока» [887], с особой остротой проявилось в период обострения Восточного вопроса в канун Крымской войны, когда одной из главных целей британской внешней политики было противодействие укреплению влияния России на Ближнем Востоке: «Великий враг Англии – Россия, – писал лорд Пальмерстон, – это исходит не из личных чувств, а потому, что ее намерения и цели несовместимы с нашими интересами и безопасностью»[888].

Среди единомышленников Пальмерстона в числе первых следует назвать Стрэтфорда Каннинга, известного дипломата, двоюродного брата министра иностранных дел Англии Джорджа Каннинга. Как и лорд Пальмерстон, сэр Стрэтфорд Каннинг поддерживал и реализовывал сформулированный еще в 1807–1809 гг. Дж. Каннингом принцип «неприкосновенности Османской империи как основы английской политики в громадном регионе Ближнего Востока и Юго-Восточной Европы»[889].

Турки называли Каннинга «великим элчи» (послом), в дипломатической переписке он получил наименование «второго султана», а глава Форин Офис в 1853–1858 гг. лорд Джордж Кларендон именовал его «подлинным султаном». Российские историки дипломатии также единодушно признают незаурядные качества Каннинга-дипломата. Академик Е.В. Тарле называл его «энергичнейшим и умнейшим из дипломатических врагов Николая», В.Н. Виноградов пишет о нем, как «матером политике, почти полвека подвизавшемся в Турции, до тонкостей знавшем обстановку, друге и покровителе великого визиря Решида-паши»[890].

Для подобных оценок личности и деятельности британского посла имелись весьма веские основания. Не умаляя достоинств Каннинга как энергичного и влиятельнейшего дипломата, признавая его лидерство в восточном кризисе, русские дипломаты видели мотивацию всей его работы на Востоке в личном враждебном отношении к России. Как вспоминал барон Жомини, Каннинг, «на протяжении десяти лет блокировавший наши эксклюзивные позиции в Турции, сделал их уничтожение главным делом своей жизни, посвятив себя этому делу со всем упорством и самоотверженностью, столь характерной для британцев»[891]. Аналогичного мнения придерживались европейские наблюдатели, объяснявшие энергичные выступления сэра Каннинга на стороне Франции «глубокой ревностью к России»[892].

Вернувшись в Турцию в качестве полномочного министра Великобритании в 1842 г., Каннинг наладил дружеские отношения с молодым султаном Абдул-Меджидом I, вошедшим на престол после смерти Махмуда II. С тех пор его влияние на политику Порты было практически неограниченным. Понимая важность религиозной составляющей внешней политики великих держав в таком этноконфессиональном регионе как Ближний Восток, Каннинг в целях продвижения британских интересов активно использовал церковные каналы, используя возможности развитой британской консульской сети, реформированной по его инициативе в середине 1840-х гг.[893]

Этнорелигиозные конфликты. В аугсбургской газете «Allgemeine Zeitung» за 1851 г. появилась любопытная статья, автор которой, имевший возможность наблюдать действия Каннинга на Востоке, дал «тонкий набросок характера сэра Каннинга скорее, как частного лица, нежели представителя Великобритании»[894]. Автор восхищался величественными манерами британского посла, который «единственный из европейских дипломатов уже одним своим импозантным внешним видом внушает уважение турецким вельможам». Там же отмечалась «глубина его мыслей, которая не имеет ничего общего с дипломатическим салоном Перы». Представляет интерес авторская оценка отношения Каннинга к тем, кому требовалось покровительство британского посольства: «Все, кто нуждается в защите, в посредничестве, в расположении британского посла для себя или для других, кто просит его расположения для угнетенных, для преследуемых, кто терпит издевательства, словом, для несчастных, – все они признают в характере сэра Каннинга чувства человеколюбия такие живые, такие настоящие, такие теплые, какими ни один дипломат не может похвалиться»[895].

В статье упоминались события 1844–1845 гг., когда по всей Османской империи во время первого патриаршества Константинопольского Патриарха Германа IV (12 июня 1842-18 апреля 1845) имели место многочисленные убийства православных греков и других христиан мусульманами, недовольными принятием Гюльханейского хатти-шерифа (1839), формально признававшего равенство всех подданных султана независимо от вероисповедания. Автор приводит факты, напоминавшие о том, как посол, «несмотря на ненависть, в которой поклялся ему Риза-паша, несмотря на неприязнь турецких министров», добивался решений Порты в защиту христиан Турции[896].

«Когда английская политика, – говорится в статье, – вовлекла сэра Каннинга в сирийский вопрос, Порта под его давлением вынуждена была принять энергичные меры, чтобы защитить этих христиан от албанских убийц. Она достаточно сурово покарала эти ужасные разбойничьи банды, введя призыв на военную службу, вследствие которой тысячи этих неукротимых бродяг были привезены в Константинопль, связанные, оторванные от родных мест, одетые в тесную одежду, после того, как они получили, согласно Кодексу Низама [897], град ударов палками»[898].

В той же статье упоминался и другой этнорелигиозный конфликт, во время которого жестокому избиению со стороны курдов подверглись ассирийские несториане в провинции Джуламерк[899], одном из наиболее удаленных вилайетов Османской империи на границе с Персией, где с 1842 г. действовала англиканская духовная миссия в лице английского пастора Баджира и его ассистента Флетчера, командированных к несторианам Халдеи и Курдистана. Во время их пребывания среди несториан курдский предводитель курдов Бедр-Хан-бек разрушил несторианские селения и церкви, несторианский Патриарх Мар-Шимон был вынужден спасаться бегством. От полного истребления несториан спасло присутствие англиканских миссионеров, обратившихся за помощью к британским дипломатам.

Благодаря вмешательству сэра Каннинга Бедр-Хан-Бек был пойман и сослан на Кипр, несторианам было позволено вернуться в их прежние жилища, Патриарх был восстановлен в своем сане, большинство детей несториан, которые были похищены и силой обращены в магометанство, были выпущены на свободу[900]. На аудиенции, состоявшейся 23 марта 1844 г., султан заверил Каннинга: «Отныне христианство не будет поругаемо в моих владениях и христиане никоим образом не будут преследоваться по религиозным мотивам»[901]. С тех пор «несториане не переставали обращаться к Англии с воззваниями о помощи»[902].

Каннинг и Англо-прусская епископия в Иерусалиме. К одному из важнейших направлений британской дипломатии на Ближнем Востоке относилось дипломатическое покровительство протестантским миссионерам на Христианском Востоке, поддержка учрежденной в 1841 г. англо-прусской епископии в Иерусалиме, а после 1850 г. и протекторат над британскими подданными и протестантами в Османской империи.

Учреждение епископии явилось результатом преимущественно британской политики на Востоке, хотя современники возлагали ответственность за этот шаг на прусского монарха Фридриха-Вильгельма IV[903], который летом 1841 г. командировал в