Особая ситуация сложилась в южноафриканском регионе. Здесь достаточно типичной является ситуация, когда мужчины, отправляющиеся на заработки в районы расположения предприятий добывающей промышленности, месяцами проживают в отрыве от своих семей, а домохозяйства возглавляются женщинами. В регионе велика доля детей, рожденных вне брака, в том числе очень молодыми женщинами. Рождение ребенка вне брака не считается чем-то предосудительным.[362] Проблема состоит в другом: женщины, воспитывающие детей без поддержки мужа, экономически очень уязвимы и часто подвергаются сексуальной эксплуатации, становятся жертвами насилия. Рождаемость в странах южной Африки заметно ниже, чем в тропической Африке (по оценке на 2005 г., в ЮАР приходится в среднем 2,8 ребенка на женщину, в остальных государствах региона – от 3,1 до 4,2).

Каждая из демографических теорий, претендующих на глобальное видение, старалась объяснить и предсказать будущий ход развития событий на африканском континенте, но ни одна не преуспела в этом полностью.

В тропической Африке неомальтузианские предсказания максимально приблизились к истине. Несмотря на высокую смертность, население Африки южнее Сахары, самого бедного региона Земли, растет в силу высокой рождаемости очень быстро – на 2,4 % в год, что соответствует удвоению его численности каждые 29 лет. Лишь в государствах, лежащих на самом юге Африки, катастрофические последствия СПИДа в сочетании со средним по мировым меркам уровнем рождаемости привели к значительному снижению темпов роста населения. В Ботсване и Лесото, по оценкам на 2005 г., даже имели место отрицательные значения этого показателя (соответственно – 0,3 и – 0,1 % в год); в ЮАР эти значения положительны, но не слишком велики и составляют 0,7 % в год (для сравнения: в США 0,6 % в год). Однако в целом именно на долю Африки южнее Сахары в 2006–2025 гг. придется, судя прогнозным оценкам Population Reference Bureau, 26,8 % всего мирового прироста населения; доля этого региона планеты в общей численности ее населения вырастет с 11,6 до 14,4 %.[363]

Можно ли считать, как это делают неомальтузианцы, первопричиной всех африканских бед высокие темпы роста населения? Вряд ли. Такие же, как в сегодняшней тропической Африке, темпы демографического роста наблюдались в середине прошлого века и в Китае, и в Индии, и в Латинской Америке, однако каждый из этих регионов мира сумел существенно продвинуться по пути прогресса и одновременно снизить рождаемость. Африканский же случай в силу стечения целого ряда обстоятельств оказался особым.

К числу таких обстоятельств относится этническая мозаичность, наряду с родоплеменными традициями затрудняющая формирование легитимной в глазах большинства населения, стабильной и пронизывающей общество сверху донизу центральной власти. Проведение жесткой (по китайскому или вьетнамскому образцу) демографической политики, направленной на снижение темпов роста населения, в этих условиях просто нереально.

Гражданские войны, перемежающиеся с межэтническими распрями, резко затрудняют (в отличие, например, от Латинской Америки прошлого века) финансирование программ планирования рождаемости из зарубежных источников: высока вероятность, что средства спонсоров уйдут не по назначению, например, на покупку оружия. Эпидемия СПИДа также отвлекает международную финансовую помощь от программ планирования семьи. Да и сама тропическая Африка сегодня не представляется мировым центрам силы регионом столь стратегически важным, как, например, Латинская Америка 60–70-х гг. прошлого века.

Другая глобальная демографическая доктрина – теория демографического перехода, достаточно точно объяснив причины, обусловившие высокую рождаемость в тропической Африке, переоценила могущество социально-экономического и научно-технического прогресса и недооценила значение других сторон исторического процесса – его попятных ходов, тенденций к «зацикливанию», образованию порочных кругов, институциональных ловушек и, наконец, влияния неподвластных человеку элементов природной среды. Одна из сюжетных линий теории демографического перехода, восходящая к американским мировоззренческим концепциям середины прошлого века, задумывалась ее создателями как success story и обещала развивающимся странам (тем, разумеется, что поведут себя «правильно») быстрый успех на демографической ниве. Эта линия теории демографического перехода, как, впрочем, и ее ответвление – теория эпидемиологического перехода в ее начальной версии,[364] явно не выдержали африканской проверки.

Среди демографов распространено мнение, что «в противоположность снижению смертности снижение рождаемости представляется невозможным повернуть вспять, как только процесс начался».[365]

Демографическая статистика последних лет бросает тень сомнения и на это утверждение. В мировой демографии уже появился термин stalled countries, обозначающий развивающиеся страны, в которых после более или мене длительного периода снижения рождаемости наступила ее стабилизация на уровне, существенно превышающем отметку простого замещения поколений. К числу таких стран относятся Буркина Фасо, Гана, Кения, Мали, Мозамбик, Нигер, Танзания, Уганда, а если говорить о других континентах, то Доминиканская Республика и Турция.[366]

Так, результаты последних обследований демографии и здоровья в Кении и Танзании (рис. 7.2) говорят о стабилизации суммарного коэффициента рождаемости на все еще очень высоком уровне. Более того, данные обследования в Кении свидетельствуют, что в двух кенийских провинциях суммарный коэффициент рождаемости вырос за период между обследованиями примерно на 10 %; рост рождаемости зафиксирован и среди женщин, не имеющих образования. Снизилась (с 52 % в обследовании 1998 г. до 49 % в 2003 г.) и доля женщин, которые больше не хотят рожать детей.[367]

Рис. 7.2. Динамика суммарного коэффициента рождаемости в Кении и Танзании

Другой пример ошибки, вызванной излишней верой в могущество прогресса и необратимость перемен, – демографические прогнозы ООН 80-х гг. прошлого века, которые (так, по крайне мере, декларируется официально) базируются на теории демографического перехода. Эти прогнозы, сделанные в момент, когда эпидемия СПИДа уже начинала разгораться, завысили продолжительность жизни в ряде стран на 10–20, а иногда и более лет (табл. 7.4).