Адам погладил колли по голове, давая понять, что держится уверенно и контроль над ситуацией в его руках. Что касается Маурицио, то он, судя по напряженной позе и пепельно-бледному лицу, был готов вступить в схватку, и отвертка у него в руке вовсе не выглядела безобидным инструментом.

— Зачем ты здесь? — хмуро спросил он.

— Не знаю.

— Зачем?

— А что еще делать? Я должен был узнать.

Маурицио повернулся и ударил отверткой по стене. Табличка отвалилась. Под ней не было ничего, кроме камня. Ни пистолета, ни патронов.

— Ловко, — пробормотал Маурицио. — Очень ловко.

Где же, черт возьми, пистолет? Адам и сам растерялся не меньше, но виду не подал.

Маурицио опустился на край скамьи. И хотя во всех его жестах и позе проступала обреченность человека, потерпевшего очередное поражение, Адам предпочел держаться от него на безопасном расстоянии.

— Теперь ты все знаешь.

— Зачем? — спросил Адам. — Он же был вашим братом.

— Так случилось. Я не собираюсь перед тобой отчитываться.

— Неужели только из-за этого… из-за земли… дома? — Адам еще надеялся, что была какая-то другая причина, может быть, столкновение идеологий или что-то еще, а не просто жадность.

— В него выстрелили. Один из немцев. Он все равно бы умер… наверное.

— Но вы его добили, да? Застрелили из его собственного оружия?

Маурицио не ответил.

— Где был Гаетано?

— Пришел, когда немцы уже уходили. Поднимался по лестнице… услышал выстрел. — Он поднял голову. — Ты ничего не сможешь сделать.

— Могу рассказать вашей матери.

— Да. И она тоже ничего не сделает.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я не позволю.

— Не позволите? И как же?

Маурицио хитро усмехнулся:

— Ты ведь умный, догадайся сам.

Даже в темноте часовни Адам заметил — или все же только показалось? — страшный, холодный блеск в глазах Маурицио. Блеск, от которого по спине побежали мурашки. Человек, совершивший братоубийство, намекал на то, что готов, если ситуация потребует, взять на себя и грех еще более тяжкий.

— Так что решай сам.

Уго зашелся радостным лаем, словно желая показать, что полностью одобряет дьявольскую стратегию своего хозяина.

— Zito, — цыкнул Маурицио, но пес вместо того, чтобы умолкнуть, бросился с визгом к двери.

С неожиданным для Адама проворством итальянец метнулся вслед за колли, но все равно опоздал. Дверь распахнулась.

Мария вскинула руку, закрывая глаза от ударившего ей в лицо света.

— Мария…

Она затворила за собой дверь.

— Я все слышала.

Взгляд Маурицио заметался между служанкой и Адамом, выискивая между ними какую-то связь.

— Что ты здесь делаешь?

— Слушаю.

— Тебя моя мать прислала?

Мария не ответила, но Маурицио истолковал ее молчание по-своему.

— Нет? Тогда кто? Антонелла?

И снова Адам не увидел в лице служанки ничего такого, что можно было бы интерпретировать как ответ. А вот Маурицио понимал ее лучше.

— Конечно, — произнес он тоном человека, на глазах у которого детали мозаики складывались в понятную картину. — Она же знает, что стоит в очереди после меня…

О чем это он? Маурицио говорил загадками, и Адам, как ни старался, поспеть за ним не мог.

— Сколько бы она ни обещала, я дам больше. — После этой реплики Адам сдался окончательно.

— Она обещала много, — сказала Мария.

— Не важно.

Мария ненадолго задумалась.

— Хочу свой дом. Не квартиру. И хочу денег.

— Сколько?

— Столько, чтобы мне ни о чем больше не беспокоиться.

— Договорились.

Адам не собирался вмешиваться; слова выскочили сами.

— Мария, что вы делаете?

Она взглянула на него с выражением стыдливым и одновременно решительным, потом повернулась к Маурицио:

— Что делать с ним?

— А что он может? Он завтра уезжает и знает, что выбора у него нет.

Мария кивнула и шагнула к двери.

— Подождите… — воскликнул умоляюще Адам.

Она обернулась:

— Что? Что вы хотите? Кто вы такой? Что вы знаете? Вы ничего не знаете. — Мария ткнула пальцем в сторону виллы. — Мой отец проработал на нее всю свою жизнь, а чего ради? Что он за это получил? Ничего. Что получу я? Тоже ничего. Так здесь заведено. Я всего лишь хочу умереть под собственной крышей и заплатить за свои собственные похороны. Разве я многого прошу? Что, много?

Маурицио попытался успокоить ее, но она не обращала на него внимания.

— Кто вы такой? Мальчишка. Вам этого не понять.

Дверь захлопнулась. В наступившей тишине Адам оперся рукой о скамью, потом, почувствовав, что ноги не держат, сел.

Мария была права. Он ничего не знал. Здесь все было по-другому. Он поднял голову. Маурицио стоял рядом и смотрел на него сверху вниз, но не со скрытой радостью, как победитель, а озабоченно, как человек, принявший трудное решение.

Из часовни они вышли вместе. Маурицио запер дверь на замок, положил ключ в карман и посмотрел сначала вверх, на звездное небо, а потом на Адама:

— Насчет матери я говорил серьезно. Так что решать тебе.

О том, чтобы уснуть, не было и речи. Адам не стал даже пытаться. Оставшись на террасе, он одну за другой выкурил несколько сигарет. Легче не становилось. К растерянности и замешательству добавилось растущее осознание собственной наивности. Случившееся не укладывалось в голове. Он понимал, что стал свидетелем сделки, что у него на глазах было куплено — и за весьма приличную цену — молчание Марии. Но при чем тут Антонелла?

Сколько бы она ни обещала, я дам больше.

Мог ли он ошибиться, неверно истолковать как предложение Маурицио, так и ответ Марии? Нет, не мог.

Сидя на террасе, Адам снова и снова прокручивал их диалог, поворачивал его так и этак, рассматривал со всех сторон и даже не сразу заметил, как с востока подкрался рассвет и в небе остались только самые яркие звезды. Вот тогда он и поднялся.

Подходя к дому, где жила Антонелла, Адам на минутку остановился, чтобы полюбоваться восхитительной картиной: поднимающееся из-за горизонта солнце вытянуло бледные пальцы, ухватившись за верхушки еще дремлющих холмов. Если бы он не задержался, то оказался бы посреди двора как раз в тот момент, когда дверь над лестницей отворилась и из дому вышел Фаусто.