Но Винченцо мотает головой, нет, не согласен, ей тоже нужно поберечься. Он чуть ли не подталкивает ее к экипажу, и тогда Джулия садится, Анджелина забирается к ней на колени.

Приезжай быстрее, кажется, просят ее глаза под вуалью. Не оставляй меня одну.

И Винченцо вынужден отвести взгляд. Ему тяжело смотреть, как она уезжает, понимая, что болезнь может унести ее за одни сутки. Возможно, они видятся в последний раз. Дети — слишком легкая добыча для этой заразы.

Накануне он посадил в такой же экипаж мать с горничными, проводив их до самого выезда из города. Он отправил их в бальо, дом в Марсале, где они будут в безопасности.

Но сам — нет, он пока не может уехать. Надо проверить склады, запасы, связаться с французскими поставщиками, предупредить, чтобы не присылали новых товаров, так как их нельзя растаможить: в городе все вверх дном, и на таможне никого нет.

Неожиданно из переулка перед палаццо Стери появляется Франческо Ди Джорджо, торговый управляющий по городам Сицилии, и громко окликает его.

— Дон Флорио! Вот вы где, идите сюда! Какое несчастье!

Беспокойство сменяется тревогой.

— Складские запасы?

— Валерьяновый краситель, перец, кардамон и ментоловое эфирное масло… Ничего нет! Все закончилось! Мелочь, что оставалась, и ту конфисковали. Когда я уходил, перед магазином толпились люди, и мне это совсем не понравилось… Все в отчаянии. Говорят, около суда разгромили и сожгли аптеку. В деревнях даже священников убивают: думают, что они переносят заразу… Люди сходят с ума!

— Проклятье!

Они бегут в магазин. На площади Гарраффелло фонтаны разбиты. На цоколе одного нарисован черный крест. Временами до них доносится запах хлорной извести, используемый для дезинфекции, который смешивается со зловонием отхожих мест.

На виа Матерассаи люди выстроились стеной. Кармело Каратоццоло, приказчик магазина, стоит перед дверью с поднятыми руками.

— У нас все закончилось, клянусь вам! Всё! Корабли не приходят, поставок нет! Совсем ничего не осталось!

— Как так? И даже настойки опия? А что мне жене сказать? Она корчится от боли в постели… — Перед ним стоит человек и умоляет, сложив руки.

Другой, молодой, мужчина спрашивает в отчаянии:

— Ни одного пузырька валерьяны? Для моей дочки, моей малышки!

Толпа мужчин и женщин проклинает, упрашивает, напирает, чтобы войти.

Винченцо пробирается вперед, расталкивая людей локтями. Ужас, исказивший их лица, хуже холеры: он чувствует его на себе, не может от него избавиться, опутан им по рукам и ногам.

— Я вам не верю! — кричит какой-то старик. Хватает камень, кидает в витрину.

— Вы припрятали лекарства для ваших друзей!

Винченцо вздрагивает, бросается вперед. Он не позволит разгромить магазин. В нем вся его жизнь: он начал свой путь здесь и закончит его здесь, среди этих стен, облицованных деревом. В одиннадцать лет он вошел сюда с дядей, который показал ему вывеску с раненым львом, и, можно сказать, никогда уже отсюда не выходил. Больше всего на свете он хотел бы, чтобы дядя Иньяцио был сейчас рядом, хотел бы услышать его уверенный голос.

— Нет! — кричит он, но гул толпы заглушает его голос.

— Давайте заберем всё! — раздается чей-то призыв.

Винченцо встает между рассерженной толпой и Каратоццоло.

— Стой! — кричит он во всю мощь, какая только у него есть.

Люди останавливаются. Смотрят на него со смесью ненависти и надежды.

— Дон Флорио, ради всего святого, — умоляет парень, бросаясь ему в ноги. — Помогите нам! Вы же можете!

Винченцо поворачивается к Каратоццоло, но тот продолжает качать головой. Со слезами в глазах, потому что, ей-богу, хотел бы помочь этим бедным людям.

— Дон Флорио, я сам видел. У нас правда все закончилось. Поверьте мне.

Винченцо раскрывает руки и показывает всем ладони.

— Это правда, клянусь вам! Я знаю многих из вас: ты — Вито, торговец рыбой на рынке, сын Бьяджо, корабельного плотника, у тебя есть малышка одного возраста с моей дочерью, — говорит он парню. — А ты — Беттина, жена Джованни, полотера. Там дальше — Пьетро, каменщик. Я знаю вас и ваши семьи, потому что живу здесь, как и вы. И раз уж я клянусь вам, что у меня ничего не осталось, значит, так оно и есть.

— Вранье! Вы спрятали лекарства! Давайте их сюда, или мы силой заберем! — доносится голос из глубины площади.

Толпа гудит, колышется, напирает.

Винченцо распахивает сюртук, расстегивает жилет, рубашку. Выставляет напоказ голую грудь, на которой появились первые седые волоски.

— Хотите убить меня? Вот он я, здесь! И я не отступлюсь. Но, если говорю вам, что у меня больше ничего нет, поверьте мне! Все закончилось, даже моей семье ничего не осталось.

Каменщик гневно взрывается:

— Вы говорите так, потому что вы всё продали своим друзьям!

Винченцо смеется злобно и отчаянно. Разводит руками.

— Что ты такое говоришь? Какие друзья? Вы видите тут экипажи? Или солдат? Нет! — Он хватает Каратоццоло за руку. — В магазине остались только я да этот горемыка. Я здесь, так же как и вы, и если меня одолеет холера, я умру собачьей смертью, так же как и вы. Если говорю вам, все кончилось, значит, все кончилось. Все запасы в палаццо Стери тоже исчерпаны. Пока карантин не снимут, ничего не поступит.

Женщина, Беттина, выходит вперед, берет его за рукав. На лице такое скорбное недоверие, что Винченцо с трудом выдерживает ее взгляд.

— Если уж у вас, самого важного торговца Палермо, больше ничего нет. Если это действительно так…

Винченцо показывает на магазин:

— Хотите проверить? Заходите.

Над площадью повисает тишина. Некоторое время никто не двигается. Потом медленно, с рыданиями и криками отчаяния, толпа редеет, рассеивается.

Только один парень остается сидеть на земле. Винченцо склоняется над ним, кладет руку ему на затылок, говорит на ухо:

— Иди домой, сынок, и моли Господа. Только Бог может помочь Палермо.

Вито рыдает. У Винченцо от его всхлипов мурашки бегут по коже, потому что плач отца для него теперь не пустой звук. Потому что он представляет себя здесь, на брусчатке, повергнутым ниц, в грязи, убитым горем, отчаявшимся найти лекарства для Анджелины, или Джузеппины, или, еще хуже, для Джулии.

Этот плач, кажется, преследует его и на следующий день, когда он приезжает, наконец, в Монреале, к Джулии с девочками. Он погружается в угрюмое молчание: не хочет рассказывать, что видел и слышал. А ночью не может заснуть, идет в комнату дочерей. Они крепко спят, волосики раскиданы по подушке, рты приоткрыты. Садится рядом, прислушивается к их дыханию. Здоровы, живы.