Гвалт в петушином трактире стоял неимоверный. Купцы превратились на несколько минут в озорных мальчишек: громко стучали стульями об пол, хлопали в ладоши и так изощренно матерились, что святые образа, развешанные на стенах, морщились и затыкали уши.

Геракл в сравнении с Гладиатором выглядел горой и представлялся воплощением дремлющей силы, способной при желании свернуть голову куда большему забияке. Стоило Гераклу повести крылом, как Гладиатор отскакивал от него, как будто бы натыкался на каменную стену. Трижды Гладиатор сбивал грудью Геракла на пол, дважды мог затоптать его лапами, а однажды едва не проткнул шпорами брюхо. Но Геракл, подобно игрушечному ваньке-встаньке, после каждого падения непременно поднимался на лапы и принимался атаковать с еще более возрастающим упорством. Птицы, позабыв про усталость, терзали уже друг друга почти четверть часа. На белой манишке Гладиатора ярко-красными пятнами проступала кровь. Геракл тоже изрядно пообтрепался, и от его франтоватой одежды остался только гребешок с бородкой и длинный хвост.

Несмотря на разницу в весовых категориях, силы были равны. Скоро это почувствовали и птицы: дважды они надолго замирали и с любопытством принимались рассматривать друг друга. Казалось, что в их птичьих головках блуждали крамольные мысли об окончании бессмысленного побоища. Но хозяева, раздраженные затянувшейся паузой, продолжали науськивать петухов.

Неожиданно Геракл споткнулся и, неловко подбросив лапы кверху, растянулся на полу. Гладиатор мгновенно подскочил к распластанному телу и с коротким замахом ткнул Геракла в брюхо когтем. Птица как-то жалобно проклокотала, после чего бестолково дернула длинными лапами и застыла с вытаращенными глазами.

Гладиатор терпеливо потоптался около поверженного врага, произнес что-то неопределенное на своем птичьем языке и, догадавшись, что Гераклу уже никогда более не подняться, хлопнул разок крыльями и прокукарекал во всю луженую глотку.

Взрыв восторга, прозвучавший в трактире, заставил ворохнуться столетние бревна, и жизнеутверждающий и могучий ор вылетел через распахнутые ставни, изрядно потревожив соседний переулок.

— Ну, Гладиатор, молодец! — орал толстолицый купец, позабыв о том, что потерял на этом поединке несколько сотен рублей.

— Как он его сделал! — восхищался «приказчик». — Матвей Терентьич, уважаемый, продайте мне вашего красавца. У такого благородного господина, как ваш Гладиатор, должна быть блестящая карьера. Я покажу его на выставке в Брюсселе, он будет биться в Берлине, увидит Париж! Он покажет кузькину мать всем тамошним петухам! Будут знать иноземцы, что значит настоящий российский характер, — сотрясал кулаками купец.

Часовщик Точилин вяло улыбался. Он чувствовал себя по-настоящему счастливым и прикидывал в уме, какое его ожидает вознаграждение. Даже по самым скромным подсчетам, выходила весьма неплохая цифра, где-то около пятидесяти тысяч рублей.

Если Гладиатор одержит еще одну победу в следующую субботу, то в воскресенье можно будет купить неплохой дачный домик где-нибудь в Ильинском.

— Продайте мне вашего петуха, Матвей Терентьич. Ну умоляю вас, продайте! — не унимался владелец двух дюжин сухогрузов. — Я дам вам за него очень хорошие деньги. Хотите сто тысяч?.. Двести!.. Если вы любите своего Гладиатора, то должны непременно продать его. Он посмотрит Европу, мир! Такой красавец достоин лучшей судьбы, — напирал «приказчик». — Хорошо, вы меня убедили, такая птица стоит большего, я вам даю двести пятьдесят тысяч! Вы только вдумайтесь в эту цифру — двести пятьдесят тысяч за петуха! Столько стоит чистокровный арабский скакун.

— Не просто за петуха, — с достоинством отвечал Точилин, — а за победителя! Такая птица больших денег стоит. Я ведь на нем могу целое состояние заработать.

Вышел повар, дядька с длинными, словно у шимпанзе, руками. На его фартуке отчетливо выделялись огромные жирные пятна. Наверняка он частенько протирал им кастрюли, используя вместо ветоши, а то и вовсе использовал как прихватку. Вид у него был очень домашний и необыкновенно сытый; от него так и тянуло наваристыми щами и тушеной капустой. Он поднял с пола побитого петуха, тяжело согнувшись, и, позабыв про былые заслуги Геракла, объявил:

— Господа, прошу вас не расходиться. Через час из этого героя я приготовлю отличное жаркое! — И, небрежно ухватив бездыханного Геракла за лапы, понес на кухню. Голова петуха бестолково покачивалась из стороны сторону.

Точилин запер Гладиатора в клетку и насыпал ему в кормушку три жмени пшеничных зерен.

— Позвольте представиться, — неожиданно услышал он за спиной вкрадчивый голос.

Точилин повернулся и увидел старика благородной наружности: густая седая шевелюра легкими волнами спадала едва ли не на плечи, борода короткая, аккуратно подстрижена, глаза умные, проникновенные — темно-карие. Костюм светло-зеленого цвета, строгого покроя. Единственная легкомысленная деталь во всем его туалете — так это белый платок, кокетливо выглядывающий из накладного кармана. Человек с такой внешностью, как правило, необычайно влиятельная персона. Он может быть начальником департамента, товарищем министра. Впрочем, такие проницательные глаза не редкость у крупных ученых, педагогов.

— Слушаю вас.

— Позвольте представиться: Павел Сергеевич Арсеньев.

Точилин нахмурился:

— Я уже сказал, что своего петуха я не продам… ни за какие деньги.

— Я вижу, вы очень привязаны к своему другу, — Арсеньев немного выждал, наслаждаясь замешательством Точилина.

— Я вот, видите, вожусь с петушками, — продолжал Точилин.

— Насколько мне известно, вы часовщик, и даже один из самых лучших в Российской империи? — со значением произнес Арсеньев. — И я не петушком вашим интересуюсь.

Точилин широко улыбнулся. Не далее как неделю назад ему передали любимые наручные часы императора Александра III. Точилину потребовалось всего лишь полтора часа на то, чтобы выявить поломку и выточить махонькое колесико, которое пришло в негодность. Даже знаменитому часовщику Буре на подобную операцию потребовалось бы не менее суток.

— Мне очень лестно, если обо мне так думают.

— Вы слышали что-нибудь об ограблении банков в Москве? — прищурился Павел Сергеевич.

— Да, приходилось. Кажется, в Москве объявился медвежатник, который взламывает английские сейфы. Хитер малый, — хихикнул он в бороду, — его до сих пор не могут изловить.

— Вы совершенно верно определили суть вопроса. Именно английские, самые крепкие на сегодняшний день, и поймать его действительно не могут.

— Хм, — наморщил лоб Точилин.

— Чтобы вам совсем было ясно, хочу сказать, что я банкир. Так сказать, лицо заинтересованное. И меня каждый день мучают кошмары, что я подхожу к своему сейфу, а он распахнут. Впрочем, вам трудно, наверное, это понять… то есть в один раз я лишаюсь не только денег, клиентов, работы, но что самое страшное — навсегда лишаюсь доброй репутации.