— Только загрузил, — подошел к гостю Росин.

— Тряпье мое на пользу пошло, боярин?

Не дожидаясь, пока с низовьев Луги вернется Илья Анисимович, две недели назад опричник приказал собрать по своей усадьбе старые рубахи, портки, тулупы и прочий мусор и отправил в Каушту.

— Пойдем, посмотрим, — пожал плечами иноземец, провел его в небольшую угловую комнатку и указал на сложенные на чистых досках пачки бумажных листов.

Опричник взял один, тряхнул рукой — тонкая, но плотная бумага зашелестела: гладкая, приятная на ощупь, белая. Зализа посмотрел ее на просвет и обнаружил обещанные боярином по осени буквы: «SZ» — Семен Зализа.

— Неужели ты скажешь, Константин Алексеевич, — не удержался от сомнения он, — что этот лист не далее, как две недели назад, рукавом моей рубахи был?

— Нет, не скажу, — покачал головой Костя. — Вполне мог статься и штаниной от портов.

— Да ну?

— На самом деле, все просто, — вздохнул Росин. — Все то добро, что вы мне поприсылали, я в бочки запихал пополам с дерьмом, извините уж за откровенность, да и кваситься на несколько дней оставил. Стирального порошка-то тут нет.

— У меня мать с куриным пометом стирала, — усмехнулся Зализа, — дело знакомое.

— Ну вот, — кивнул Росин. — Как проквасилось, закипятил, потом на денек в реку, на прополаскивание. Потом еще раз всю процедуру сначала, потом промытую массу под жернова. А как все в кашу размелет, опять в котел, с рыбьим клеем прокипятить. Вот и все. Как остыло, можно ситом вычерпывать, да под пресс. Это вы с Ильей Анисимовичем уже видели.

— Больно просто оно у тебя получается, Константин Алексеевич.

— Да тут не столько разум да трудолюбие, Семен Прокофьевич, сколько терпение нужно, — отмахнулся Росин. — Порцию заквасил — жди, не торопись, чтобы грязь хорошо разъело. Полоскаться в реку кинул — опять же не торопись, пусть промоется хорошо. Под жернова запустил — и снова жди, чтобы размололо на совесть. И делать-то ничего не надо: ветер дует, жернова крутятся. Сам спишь, а дело идет. Ну, а готовую массу ситами вычерпать: так мы с мужиками собираемся, да за пару часов под пресс и перекидываем.

— Тебя послушать, Константин Алексеевич, так любой смерд с этим справится!

— Ну, положим, — пожал плечами Росин, — знаю я поболее смерда любого. Как состав готовый выглядит, знаю, и чего добавлять сколько нужно, и где чего поправить. Но если на все готовое: то да, справится.

— А можно, боярин, я немного бумаги возьму? Хочу в Москву, боярскому сыну Толбузину отправить. Пусть посмотрит, что мы здесь, в Северной Пустоши делать научились.

— Хоть четверть, — пожал плечами Росин. — Тряпье все твое, Семен Прокофьевич, с делом ты тоже помогал. Мы так прикинули, если по чести поступать, четверть готовой бумаги тебе отдать надо.

— Четверть? — прищурился на доски опричник. Получалось совсем неплохо в обмен на тряпичный мусор-то. — Ладно, тогда я перед отъездом заберу. Келаря я Псково-Печерского привез, Константин Алексеевич, из епископства он вернулся. Думаю, с отцом Никодимом они уже помолились, теперь и с нами поговорить могут.

К моменту подхода Росина и опричника в средней избе собрались почти все обитатели Каушты. Правда, если раньше они легко и просто рассаживались под крышей двора, то теперь там стояли лошади и коровы, а людям пришлось перебираться в жилье. Естественно, в горнице все не помещались, и теснились в соседних комнатах, заглядывая через головы друг друга.

Зализа с удовлетворением отметил, что выглядели они теперь не в пример опрятнее: новые рубахи, пусть и без вышивки, что на Руси каждый любит, добротные порты, сапоги. Видать, взятая в походе добыча пошла на пользу — либо сами одежу пошили, либо у соседей сменяли. В Новагород, вроде, не ходили: он бы знал.

— Здравия вам, бояре, — с достоинством вошел в избу отец Анисим, перекрестился на красный угол, поклонился, направился к столу на оставленное ему место. Позади, едва ли не в точности копируя жесты келаря, но держась с достоинством, двигался отец Никодим. — Здоровья вам всем и мужества.

Он уселся за стол и продолжил:

— Тяжелую весть принес я вам с сопредельной стороны, бояре. Видел я в замке епископстком полонянку вашу. Не просто видел: за столом она прислуживала, ако рабыня безродная, слова молвить не смела. Одежды носила срамные, мужицкие.

— Вот, черт! — не выдержал Картышев.

Отец Анисим укоризненно покачал головой, перекрестился и продолжил:

— Слова Семена Прокофьевича выслушал я внимательно, и узнал все в точности. Люди православные, мимо замка епископа проезжая, последние недели часто звуки страшные слышали. Такие громкие, что человек их издать не может. Но отец Никодим заверил меня, что дар сей, воистину чудный, дан был полонянке божьей милостью. И еще сказывали православные, зачастил епископ дерптский в храмы разные службы проводить. И при этом в костелах нехристских такие чудные голоса звучат, что самый последний крестоносец в Господа верить начинает, и искренние молитвы возносить. Мыслю я, страдает в неволе душа полонянки вашей, к Богу рвется. Не может епископ с даром священным совладать, а потому и откупается, в храмы разные пленницу тайно допуская.

Келарь широко перекрестился.

— Был я и в самом гнездовье зла, ибо долг перед храмом и государем меня к таким подвигам обязывает. И видел прислужку странного. Глаза имеет зеленые, волосы прямые светлые, обличья приятного.

— Инга?! — опять перебил священника Картышев.

— Токмо одежды на въюноше сем были срамные, мужские, не по плечу, и носил он их без умения. Прислуживал сей отрок нам за столом боязливо, голоса подать не решался. Посему пришлось мне на хитрость пойти, боль ему причинив. И голос, мною услышанный, явно девице принадлежал, а не мальчику, пусть и безусому.

За столом повисла тишина.

— Потребовал я клятву у епископа тамошнего, что нет у него полонянки в замке, но ответ нехристь дал уклончивый, хитрый. Дескать, в цепях никого не держит, и все. И мыслю я то, что сломили волю вашей родичи, запугали. Держат рабыней, но и отдавать не хотят. А выкуп, — Семен Прокофьевич, епископ брать за нее не станет. Потому как владения своего над ней признавать не хочет. А раз нет полонянки, то и выкупать некого.

— Черт! — опять стукнул по столу Картышев. — Ну, с-суки заграничные, они у меня попляшут!

— И еще об одном упредить хочу бояре, — повысил голос отец Анисим. — Последнее время на епископа дерптского словно милость Божия снизошла: многие тяготы с рабов своих он снял, недоимки старые простил, выздоровление государя нашего от немочи, — келарь перекрестился, — как праздник великий воспринял, начетников и монастыри свои со всей строгостью от притеснения сервов наказал. Потому надеждой наполнились сердца жителей земли пограничной, дышать стали легче, правителя своего возлюбили. Ноне, бояре, от сервов помощи вам ждать не придется. Укрывать вас от латников епископских они не станут, троп тайных к замкам не покажут, да и сами, по недомыслию, на защиту господина встать могут.