Звонит Рентон, и я отвечаю.

– Если только у тебя нет годной наркоты, тут же заканчивай разговор, – заявляю ему.

Я договорился перепихнуться с Джилл. Молофья уже стекает в мудя из какой-то фабрики в райском флигельке где-то в глубинах моих жизненных сил. Еще мне надо звякнуть насчет снежка. Я б щас занюхал дорогу аж на весь приводной ремень мотороллера «веспа».

– Не хочу заканчивать разговор, – отвечает Рентон. – Приготовься, скоро удивишься.

– «Хибзы» выиграли Кубок спустя сто четырнадцать лет. Какая хуйня после этого может меня удивить?

Ответ приходит через пару дней, когда Рентон возвращается в город. Он позвал меня, Бегби и Спада в свой просторный, хорошо продуманный люкс с мягким освещением и роскошной меблировкой (и этот пиздюк еще утверждает, что он не богатый). Разложил все причиндалы на низеньком арабском кофейном столике, и я не можу поверить, чё за хуйню он тут мутит. Этот пиздюк хочет, чтобы мы пыхнули трубку с ебаным крэком?

– А чё значет ДМТ? – спрашивает Спад, который до сих пор выглядит хуево.

– Дэнни Мёрфи Тупой, – говорю ему. – Надо было заелдарить тебя в ту дыреху на брюхе, пока ты был в отключке. Хоть так бы тебя, нахуй, отдрючил. – И я имитирую, как трахаю его в рану, но, видать, чересчур уж активно.

– Отвали, больно ж. – Спад отталкивает меня, а я ловлю пристальный взгляд Бегби.

Тот переводит его на Спада, потом снова на меня. Не такой психованный, как прежде, но достаточно осуждающий, чтобы я угомонился. Снежок иногда компрометирует.

– Фрэнк, ты будешь? – спрашивает Рентон.

– Я ж скал вам: завязал со всей этой хуйней, – говорит Бегби. – Я тока по снежку и по синьке выступал, а щас и со всем этим покончил.

– Честно, Фрэнк, это не наркотик. Не для общения. Это эксперимент, – подчеркивает Рентон.

– Ты же художник, Фрэнк, – вставляю, пытаясь мягко подколоть пиздюка, – считай это новым горизонтом для исследования. Я слыхал, это офигенный визуальный опыт.

– Литские бошки, – улыбается Рентон.

Все взгляды устремлены на Бегби. Он вымучивает змеиную ухмылку:

– Добре. Но только ради искусства.

– Орел. – Рентон начинает готовить ДМТ, наученный, как выясняется, этим блядским доходяжным джамбо-нариком Юартом. – Это снесет вам башню, но в то же время вы полностью расслабитесь. Моя теория в том, чё он переносит нас обратно в то время, када мы еще не родились, ну или када мы уже умрем, и тем самым демонстрирует, что наша конечная человеческая жизнь – лишь зазор посередке, и, по-моему…

– Завали ебало, Рентон, – говорю ему. – Я перепробовал всю наркоту, кроме этой. Слушать тебя – это как если пересмотреть подарочную упаковку «Всех тяжких», дойти до последнего сезона, а потом какой-нибудь пиздюк расколется, чё будет в заключительной серии.

– Угу, Марк, давай за это побазарим, када пыхнем, котан, – соглашается Спад.

Я присасываюсь к этой блядской бутылке первым. С легкими курильщика это не так уж трудно.

РАЗ…

ДВА…

ТРИ…

ЕБАТЬ ЭТУ ХУЙНЮ! АВАНТИ!![63]

Откидываюсь назад и растворяюсь где-то не здесь…

Чувствую, как наркотик меня отпускает и все заканчивается. Когда выхожу из трипа, все так же сижу на диване. Вижу всех – Рентона, Спада и Бегби – четырехмерным зрением, за которое прогружал Марк: оно обострено, глубина восприятия усилилась в разы. Если точнее, все трое похожи на полупрозрачные компьютерные окошки, накладывающиеся одно на другое. Рентон смотрит на меня, как ученый на шимпанзе, которому только что дал новое лекарство.

Перевожу взгляд на Спада, который моргает, пытаясь сфокусироваться.

– Фигассе, блин… – выдыхает Спад, – от это чума была!

– Это было пиздец экстраординарно, – соглашаюсь. – Большую часть времени в своей жизни ты обязан быть клевым, даже вальяжным. Назовем это достоинством. Но в другие моменты тебе нужно просто отдаться на волю ситуации. Таких очень мало. Но это, без сомнения, один из них, так же как рождение твоего первого – малой Хазэ – ребенка или выигрыш «Хибзами» Кубка.

«Что за хуйня со мной сейчас произошла?»

– Золотые, блядь, слова, – говорит Рентон, и мы обмениваемся впечатлениями, сосредоточиваясь на сходствах: геометрические фигуры и цвета, человечки, позитив и отсутствие угрозы, чувство, что тебе рады и тобой руководит высший разум. Затем переходим к различиям: как я несся лицом вниз по заснеженному склону горы и потом взмыл вверх, а Спад подробно описывает очень теплое помещение, похожее на утробу, и он сознавал, что спускается по ступенькам – это чувство схождения было у него основным…

…Не могу отделаться от самодовольной мысли, что мандамудям Мёрфи, как обычно, достался блядский карцер, а Супер Сай штурмовал горные склоны и серфил по голубым небесам. Бегби молчит, таращась в пустоту. Мое особое зрение утрирует крысиную пронырливость Рентона, который говорит:

– Секите, у нас с Карлом во время трипа стены попа́дали, как картонки, и вверху открылося ясное голубое небо. Я воспарил в это пламя, чё выдуло миня в стратосферу. – Он надувает щеки и выпускает воздух.

Мы смотрим на Бегби – тот открыл глаза и трет их. У него явно слоистое зрение, как и у меня до сих пор, хоть уже и не такое выраженное и входит в норму.

– Что ты вынес, Франко? – спрашиваю его.

– Нихуя, – говорит он. – Просто какие-то яркие цвета и огоньки мигали. Всего пару минут длилося. Хуйня полная.

Мы с Рентоном переглядываемся. Зуб даю, он думает то же, что и я: «И этот пиздюк – художник? Ебать мои мудя».

– А ты хоть третью затяжку сделал? – спрашивает Рентон.

– Угу, ясен пень. Ты ж сам мине давал, нахуй.

– Спад?

– Херово мине, блин, как вспомню за все, чё я робасил, – говорит тот в волнении, – а щас я ж совсем дыхлец, Марк, но я ж никада…

– Все норм, блин, не парься. – Рентон пытается унять его словесный понос.

Поворачиваюсь к Бегби:

– А я увидел гораздо больше, чем просто мигающие огоньки, Франко. Было пиздец экстраординарно. У меня возникло чувство, что я слился со всеми представителями рода людского и двигался заодно с ними, но при этом почему-то отдельно.